Захар Неустроев перевел доклад Жака Лакана, в котором известный психоаналитик рассказывает о том, как Аристотель выживает в наших снах.
Доклад психоаналитика в ЮНЕСКО (1978 г.) по случаю двадцать третьего столетия со дня смерти Аристотеля.
Существует различие между объектом и репрезентацией [représentation]. Нам известно, что это необходимо для того, чтобы мысленно представлять [représenter] его. Все, что нужно, — это слова, которые, как мы говорим, «вызывают», или «призывают», репрезентацию.
Как репрезентацию понимал Аристотель? Мы знаем об этом лишь по тому, что сохранилось у некоторых из его последователей. Ученики вторят тому, что говорил учитель. Но только при условии, что сам учитель знает, о чем говорит. А кому судить об этом, как не ученикам? Стало быть, знанием об этом располагают именно они. К сожалению, — и здесь я вступаю в дело в качестве психоаналитика — они также видят сны.
Аристотель видел сны, равно как и все остальные. Не он ли считал своим долгом истолковать сон об Александре, осаждающем Тир? Сатир — Тир твой. Типичная игра в толкование.
Исходит ли силлогизм, в котором упражнялся Аристотель, из сновидения? Надо сказать, что силлогизм всегда неубедителен; в принципе он тройственен, но в действительности это применение общего к частному. «Все люди смертны», значит, и один из них тоже смертен. Фрейд доходит до этой точки и говорит, что человек в отношении смерти испытывает желание.
Доказательством тому служит сон. Нет ничего ужаснее, чем сон, в котором мы обречены проживать жизнь снова и снова [à répétition]. Отсюда идея влечения к смерти. Поставив во главу угла влечение к смерти, фрейдо-аристотелики полагают, будто Аристотель сочленил общее и частное [l’universel et le particulier], иными словами, превращают его в кого-то вроде психоаналитика.
Психоанализант время от времени силлогизирует, то есть проводит аристотелизацию. Аристотель, таким образом, увековечивает свое господство [maîtrise]. Это отнюдь не значит, что он продолжает жить; скорее он выживает во снах. Во всяком анализанте живет последователь Аристотеля. Однако надо оговориться, что общее порой проявляется в бессвязном бормотании [bafouillage].
Бормочет, несомненно, человек. В этом он податлив. Об этом свидетельствует тот факт, что анализант возвращается к аналитику в совершенно определенное назначенное время. Он верит в общее [l’universel], неясно почему, ведь, будучи конкретным [particulier] индивидом, он отдает себя на попечение тому, кого называют психоаналитиком.
Поскольку психоанализант видит сны, должен вмешиваться психоаналитик. Идет ли речь о том, что нужно будить анализанта? Анализант этого не хочет, ни при каких обстоятельствах; он видит сны, иначе говоря, он придерживается своеобразия [particularité] собственного симптома.
«О душе» не имеет ни малейшего представления об этой истине, что и составляет сопротивление психоанализу. Вот почему Фрейд противоречит Аристотелю, который по вопросу души не говорит ничего хорошего — если то, что написано, остается верным высказыванием.
Различие между «to ti esti» и «to ti en einai», которые мы переводим как «сущность» и «субстанция», в своей ограниченности («to horismon») отражает различие в реальном, то различие, что возникает между вербальным и реальным, находящимся под его воздействием. Это то, что я сам различал как Символическое и Реальное.
Если верно, что, как я уже говорил, не существует сексуальных отношений, а именно, что в человеческом роде нет общности женского, нет «женщины вообще» [«toutes les femmes»], то из этого следует, что между аналитиком и анализантом всегда есть кто-то еще [quelqu’un en plus]. А именно существует то, что я буду называть презентацией [présentation] объекта, а не его репрезентацией. Эту презентацию [présentation] я иногда называю объектом а. Объект этот чрезвычайно сложен.
Аристотель пренебрегает этим, потому что верит в существование репрезентации, и приводит эта вера к тому, что Фрейд о ней пишет. Аристотель мыслит — не заключая, что он есть на самом деле, — он мыслит мир [monde], в котором он видит сны, подобно тем, кого мы называем всеми [tout le monde], то есть людям. Мир, который он мыслит, снится ему, как и всем, кто прибегает к речи. В конечном счете — как я уже сказал — это мир, который мыслит [monde qui pense]. Первая сфера — это то, что он называет «nous».
Нам неведомо, до какой степени бредит философ. Фрейд, разумеется, тоже бредит. Он бредит, но отмечает, что говорит о числах и поверхностях. Аристотель, возможно, полагал существование топологии, но никаких подтверждений тому у нас нет.
Я говорил о пробуждении [réveil]. Случилось так, что недавно мне приснился звонок будильника [réveil]. Фрейд говорит, что сны о пробуждении снятся нам, когда мы совсем не хотим просыпаться [réveiller].
Время от времени психоанализант цитирует Аристотеля. Это часть его материала. Между психоаналитиком и анализантом, таким образом, всегда четверо. Время от времени анализант выдает [fournit] Аристотеля. Но за психоаналитиком стоит его бессознательное, которым он время от времени пользуется, чтобы дать интерпретацию.
Это все, что я могу сказать. Тот факт, что во сне я грежу звонком будильника, я считаю хорошим знаком, поскольку, вопреки утверждениям Фрейда, я просыпаюсь. По крайней мере, в этом случае я и впрямь проснулся.