Cуществуют две наиболее популярные интерпретации политической философии Никколо Макиавелли. Согласно первой, он был монархистом, поскольку придавал большое значение фигуре государя, который совершает политические акты, полагаясь на удачу и доблесть. Другие же исследователи видят в Макиавелли республиканца, поскольку целью государя в конечном счете оказывается создание «общей родины». Сергей Ребров перевел доклад Микко Лахтинена, в котором финский философ рассказывает о третьей альтернативе — альтюссеровской интерпретации взглядов Макиавелли как материалистической теории политики.
В рамках республиканского виденья творчества Макиавелли, которое в настоящий момент имеет весомую популярность в среде профессиональных исследователей, и которое уже в том или ином виде присутствовало, например, у Руссо или Дидро, как таковым идеалом самого итальянского мыслителя являлось отнюдь не просвещённое княжество. В действительности его идеалом являлась та форма государства, где система законов как таковая теоретически обладала бы куда большим значением, чем воля отдельных лиц, занимающих определённые руководящие должности. Другими словами, именно законы в этом случае бы осуществляли контроль непосредственно за правителями. Именно эту точку зрения подвергли в своё время критике такие авторы, как Луи Альтюссер и Антонио Грамши. Они же и подчёркивали, что речь в данном случае идёт о различных состояниях одного и того же государства, одно из которых действительно может быть обозначено как республиканское или же как коллективное (как его определяет сам Альтюссер). Однако моя точка зрения заключается в том, что и альтюссерианская и грамшианская интерпретации вместе сходятся в том, что какие-либо республиканские версии толкования идей Макиавелли упускают из виду его антагонистический взгляд на государство и политику.
В этом смысле, если обратить внимание на таких известных исследователей политической философии Макиавелли как Нил Вуд, то можно заметить, что он также подчёркивал его конфликтоориентированное видение политического процесса [1]. Я помню, как читал подробно об этом сюжете ещё в его авторском предисловии к собранию сочинений Макиавелли под названием «Искусство войны», опубликованному в издательстве Da Capo Press. Итак, возвращаясь к интерпретациям Альтюссера и Грамши, стоит уточнить, что они ни в коем случае не оспаривают того факта, что мышление Макиавелли содержит очевидные республиканские элементы, однако при всём этом они оба подчёркивают исторически утопичный характер тогдашних республиканских устремлений. Историческая конъюнктура на Апеннинском полуострове времён Макиавелли была такова, что как таковое движение к коллективному состоянию, то есть к республике представлялось невозможным. Взгляд Макиавелли был устремлён к состоянию одиночества нового государя, способного на коренные преобразования (именно так это интерпретирует Луи Альтюссер). Другими словами, любая возможная реорганизация или реформирование республики на основе законов обязательно потребует в качестве переходной стадии фигуру какого-либо абстрактного князя или законодателя, который бы посредством силы, убеждения и хитрости повёл народ или множество (лат. multitudе) к республиканскому коллективному состоянию.
Ключевые положения подобной интерпретации можно рассмотреть даже на примере отрывка из наиболее «республиканского» текста Макиавелли «Рассуждений о первой декаде Тита Ливия», а именно из девятой главы первой книги: «Следует принять за общее правило следующее: никогда или почти никогда не случалось, чтобы республика или царство с самого начала получали хороший строй или же преобразовывались бы заново, отбрасывая старые порядки, если они не учреждались одним человеком. Напротив, совершенно необходимо, чтобы один-единственный человек создавал облик нового строя и чтобы его разумом порождались все новые учреждения. Вот почему мудрый учредитель республики, всей душой стремящийся не к собственному, но к общему благу, заботящийся не о своих наследниках, но об общей родине, должен всячески стараться завладеть единовластием» [2].
Конкретно в этой цитате мы можем увидеть, что в действительности радикальное противопоставление монархической и непосредственно республиканской форм правления не являлось принципиальным для Макиавелли. Однако в данном аспекте более важным вопросом становится сам процесс основания новой республики или монархии. Каким образом это будет происходить: либо за счёт индивидуального состояния, либо же посредством состояния коллективного, основанного на законах. Также важным аспектом в данном вопросе является то, руководствуется ли индивидуальный основатель нового государства личными интересами (ровным счётом, как и интересами своей семьи) или же он в первую очередь озабочен общим благом. В данном случае Макиавелли не так уж сильно далёк от Аристотеля в вопросе соотношения форм правления с личными/общественными интересами. Всё это означает то, что непосредственно в «момент одиночества» новый государь является одиноким настолько, чтобы стать выразителем интересов народа, в то время как в случае «коллективного состояния» сами граждане могут осознать свои же собственные интересы. Именно тогда, как писал Альтюссер, они становятся народом как политическим актором нового типа государства [3].
Согласно Альтюссеру, как таковые интересы народа проявляются в самом акте учреждения нового государства. Именно тогда интересы народа институционализируются по отношению к классовому врагу, то есть к знати. Закон также выступает в качестве гарантии устойчивости государства и его способности к расширению посредством экспансии, и как раз тогда государство уже перестаёт быть зависимым от политической практики конкретного государя. Другими словами, сам государь, в итоге, становится впоследствии лишним (в этом и заключается особенность интерпретации Альтюссера). Здесь происходит своеобразная метафора укоренения: в одном случае осуществляется проникновение установленных законов в структуру взаимоотношений между антагонистическими социальными классами, либо же происходит создание законов посредством народной борьбы против дворян. Закрепление власти государя в народе за счёт введения новых законов и становится абсолютным условием существования нового государства и новой политической власти
Следуя ходу мысли Альтюссера, не стоит, однако, истолковывать Макиавелли как республиканца, основываясь на возможности коллективного состояния, как например, делал Жан-Жак Руссо или же многочисленные идеологи Рисорджименто. Несмотря на то, что сама возможность коллективного изменения, которая была описана в «Рассуждениях» теоретически может определяться в качестве элемента республиканизма, позиция Макиавелли, тем не менее, аналогична той, что была им высказана в «Государе». В обоих случаях идёт речь о необходимых условиях для укрепления нового государства. Здесь Альтюссер возвращается к своему же тезису касательно политической проблемы философии Макиавелли, которая была связана с его же собственной конъюнктурой. Те античные образы, что присутствуют в первых главах «Государя» как раз и способствуют истинному пониманию ключевых особенностей тогдашнего развития Италии.
Итак, непосредственно в первых главах Макиавелли анализирует свою же собственную конъюнктуру, активно используя исторические примеры схожих ситуаций. Его ключевая цель – выявить характеристики нового княжества, которое не только можно было бы исторически основать, но ещё и создать механизмы его устойчивого развития. Согласно альтюссеровской интерпретации, речь в данном аспекте идёт об основании совершенно нового типа государства, сформированного за счёт столкновения удачи и доблести (fortune и virtue). Те же государства, что существовали ранее, являлись воплощением феодальных структур власти и даже тех форм мышления, что были ориентированы в прошлое (здесь Альтюссер имел в виду непосредственно формы политической власти). В данном контексте исторический утопизм мышления Макиавелли выходит за границы своего времени. В пределах существующих княжеств новый государь просто не смог бы возникнуть. При всём этом сам по себе новый государь не предшествует новому княжеству, а как таковое новое княжество автоматически не создаёт нового государя. Между ними должно произойти столкновение (фр. recontré), которое как раз и способно перейти в новую форму политической власти. Данный процесс сам Макиавелли называет термином «приключение» [4].
Рассуждая подобным образом, можно действительно подумать, что точка зрения Макиавелли насквозь утопична (сам он отвергал все существующие на тот момент формы политического устройства). Однако здесь важно отметить, что утопизм Макиавелли с самого начала основывается на политических условиях, которые объективно отсутствовали в его время (в которых, помимо всего прочего, также невозможен компромисс). Когда сам Макиавелли говорил о, так называемом, новом государе он фактически нигде не называл его имени. Вместо этого он предлагает нам абстрактную теорию столкновения fortune и virtue с новым государем в качестве политического субъекта. Отсутствие имени государя, при всём этом, не является следствием теоретической абстракции. Связана данная практика именно с абстрактной формой самой теории, которая как раз таки и возникает из конкретной политической позиции (как это и описывает Альтюссер). То есть можно сказать, что Макиавелли оставил нового государя безымянным не по причине желания неких объективных и прозрачных структур новой политической власти, но именно из-за того, что сам он отвергал все тогдашние устоявшиеся княжества, неспособные на новые свершения («исторического бессилия» по Альтюссеру).
Политическое молчание Макиавелли действительно имеет некоторый положительный смысл в контексте того, что будущее единой Италии в рамках его системы взглядов не могло быть построено за счёт существующих структур власти. Чезаре Борджиа был тем единственным историческим примером для Макиавелли в контексте определения нового государя, что, однако, до сих порождает многочисленные дискуссии среди исследователей. То есть Чезаре Борджиа действительно мог бы объединить Италию, если бы фортуна не отвернулась от него. Здесь сразу стоит обратить внимание на два момента в контексте понятия государства. Как подчёркивают и Грамши, и Альтюссер, алеаторная (случайная) природа основания нового государства также серьёзным образом связана с тем, что государство перестаёт восприниматься в качестве статичной организации. Вместо этого оно становится комплексным процессом (подобно тому, что Грамши понимал под термином «новый государь»). Сам по себе взгляд на государство как на комплексный процесс предполагает также пристальное внимание к таким ключевым составляющим государственной стабилизации как производство и воспроизводство. Другими словами, с точки зрения Макиавелли центральным фактором основания государства выступает не вера или искренняя убеждённость в успехе, а непредвиденные обстоятельства, которые теоретически и могли бы стать спусковым крючком основания или же радикального обновления новой формы политической власти.
Мы, конечно же, можем провести различие между, так называемой, республиканской интерпретацией философии Макиавелли и непосредственно алеаторной, с точки зрения которой сторонники республиканского прочтения излишне концентрируются на вопросах поддержания мира и согласия. В противовес подобным интерпретациям сторонники алеаторного материализма (в частности, Альтюссер) обсуждают отдельные случаи, которые теоретически и могли бы стать факторами как мира и согласия, так и каких-либо конфликтов и вооружённой борьбы, связанных непосредственно со случайной природой самого государства, что, по мнению французского философа, и находилось в центре философской мысли Макиавелли. В рамках уже алеаторной интерпретации макиавеллизма возможные состояния нового государства (как коллективные, так и одиночные) больше не зависят напрямую от доблести (virtue) государя, однако, как об этом писал сам Альтюссер, любой из двух вышеописанных путей развития может случиться с некоторой задержкой. В тоже самое время какое-либо неожиданное событие всё равно не сможет полностью разрушить ново-возникшую форму политической власти, так как даже в таком случае будет открыто множество возможностей в рамках развития революционной ситуации. То есть ключевые особенности новой конъюнктуры будут зависеть от случайных пересечений в рамках развития политической процесса. Другими словами, сама по себе случайная природа государства предполагает возможность подрыва любой устоявшейся политической системы в процессе рождения какой-либо новой формы государства или общества. Таким образом, сама история, как это формулирует Альтюссер, ориентирована на постоянную отмену свершившихся событий, посредством более поздних действий по аналогии с бросками игральных костей. На мой взгляд, данная аналогия является довольно эффектным примером, как в принципе и вся альтюссерианская традиция интерпретации Макиавелли, что лишь побуждает меня вновь и вновь перечитывать «Макиавелли и мы».
Касательно вопроса об алеаторной динамике и, разумеется, об интерпретации Квентина Скиннера, я полагаю, что Альтюссеру всё-таки удалось раскрыть динамику концепции политической практики Макиавелли значительно лучше, чем это сделали непосредственно сторонники республиканской интерпретации и в частности, Скиннер [5]. Хотя, конечно, и его работы имеют значительный вес. Например, особенно в моей родной Финляндии. Однако в любом случае, на мой взгляд, альтюссеровская интерпретация концепции политической практики серьёзным образом отличается от того, что мы, по итогу, можем узнать из работ Скиннера, ставших крайне известными в последние десятилетия с тех самых пор, когда была опубликована его небольшая книга о Макиавелли, а также его фундаментальное двухтомное исследование истоков политической мысли Нового времени [6].
В рамках собственного подхода Скиннер обращает внимание на идею о невозможности возникновения республики в государстве, охваченном коррупцией. Освобождение от коррупции, что неизбежно требует наличия элементов республиканского устройства, может произойти посредством автократических действий одного единственного государя. Однако Скиннера в данном контексте не интересуют как таковая логика политической практики, которую он изначально связывает с коррупцией и процессом освобождения от неё. Скиннер концентрируется на самом результате политического процесса, то есть на небольшой республике, освобождённой от коррупции. Республиканские же идеи Макиавелли, по Скиннеру, рождаются в процессе формирования его же собственных предпочтений о наилучшей форме правления.
Если провести сравнение, то я полагаю, что Альтюссер в этом смысле справился лучше, чем Скиннер, что особенно видно на примере описания двух вариантов развития политического процесса. Подход Альтюссера может показаться странным в связи с акцентом Скиннера на концепциях политической свободы, однако, при всём этом, я полностью согласен с моим соотечественником Кари Палоненом [7], который написал монографию о Квентине Скиннере, и который, весьма вероятно, знает Скиннера даже лучше чем он сам [8]. По крайней мере сам Квентин однажды сказал мне, что Палонен действительно знает его образ мышления лучше его самого. Однако я и вправду согласен с Кари Палоненом в контексте того, что для самого Скиннера наиболее важными являются концептуальные изменения на риторическом уровне. Другими словами, акцент делается не на ожидании каких-либо концептуальных новшеств или столкновений, но на анализе устоявшегося политического языка. Непосредственно к точке зрения Палонена я бы добавил, что Скиннера действительно интересуют именно концептуальные риторические проявления политических процессов, но никак не материальные аспекты политических конфликтов. Я, конечно же, не имею в виду того, что как таковые риторические приёмы вообще не имеют никаких связей непосредственно с политическими событиями, однако сами по себе политико-философские дискуссии не сводятся к проблемам анализа риторики. Когда мы все занимаемся историей политической мысли, и анализируем те или иные размышления с помощью соответствующих методик, мы рассматриваем не только риторику, но ещё и историю понятий (нем. Begriffsgeschichte).
В тоже самое время и у Грамши, и у Альтюссера вопрос о том, являлся ли в действительности Макиавелли республиканцем или монархистом практически отсутствует. В их случае – гораздо важнее проанализировать логику действий политических акторов, собирающихся в группы, чем рассматривать фиксированные формы власти, такие как республики или монархии. Именно данные аспекты я и пытался отразить в своей книге, впервые опубликованной на финском языке в 1997 году, и которая была переведена на английский в 2009 [9]. Итак, в своей книге я попытался показать, что непосредственно альтюссерианский Макиавелли стремился описать собственную онтологию случайности посредством подчинения удачи (фортуны). Историческим ответом на какое-либо нестабильное состояние в сфере политической власти может быть как республика, или монархия, так и определённая смешанная форма правления. Однако даже в этом случае ни Альтюссер, ни Грамши не отрицают того факта, что в мысли Макиавелли действительно можно найти республиканские отголоски, однако куда более важным остаётся вопрос условий конкретной исторической конъюнктуры, в рамках которой, политические действия всё-таки не отвечают неким заранее заданным параметрам.
В рамках интерпретации Альтюссера ключевой задачей является анализ непредвиденных характеристик новой политической практики, связанной, например, c возникновением нового государства или же новой формы правления. В этом смысле ключевые тексты Макиавелли могут быть рассмотрены с точки зрения философии алеаторного материализма. Таким образом, проблематика взаимодействия удачи и доблести (fortune и virtue) относится к политическому акту без какой-либо заранее заданной необходимости. Даже в том случае, если само по себе республиканское устройство становится политической целью, объективные условия конъюнктуры вовсе не обязательно смогут предоставить реалистичную модель для подобных проектов государственного устройства. Например, в пределах мысли Макиавелли как таковой исторический контекст нового государя или же целого княжества с ним во главе теоретически мог никогда и не наступить, что отчасти и произошло, учитывая, что Италия, в итоге, смогла объединиться лишь 400 лет спустя. Хотя, многие могут сказать, что Италия до сих пор не является чем-то единым (думаю, что многие итальянцы меня прекрасно поймут). В то же самое время, согласно Макиавелли, какое-либо единичное княжество может иметь исходные черты для будущих характеристик нового государства, в то время как непосредственно новый государь должен ещё и уметь балансировать на стыке удачи и доблести, что отчасти можно было увидеть на примере Чезаре Борджиа. Однако и его случайное приключение завершилось, по итогу, неудачей из-за прихоти фортуны.
В заключении я также хотел бы сказать несколько слов о так называемой материалистической теории политики. Я полагаю, что альтюссеровская интерпретация Макиавелли в совокупности с альтюссерианской концепцией материалистической политики вместе вносят ощутимый вклад в то, что мы называем политической теорией. Та линия истолкования Макиавелли, что осуществляется самим Альтюссером в совокупности с философской традицией эпикурейства, вместе составляют материалистическую теорию политики, в рамках которой политика и политическое рассматриваются в качестве разрывных актов, происходящих в рамках случайной конъюнктуры, внутри которой каждый конкретный субъект или актор стремится получить доступ к механизмам реализации собственной воли. В этом смысле каждая политическая победа над противником может оказаться временной. Даже в рамках философии Макиавелли мы можем обнаружить мысль о том, что внутри даже самого грандиозного триумфа существует возможность стремительного изменения всей ситуации. Однако если любая политическая форма покоится на неопределённом фундаменте, то и сама по себе логика случайности предполагает, что в центре политики будет находиться как таковое столкновение различий (то есть конфликт изначально рассматривается как центральная категория политического), в то время как само государство представляет собой структуру вытеснения проигравших сторон политического конфликта. Исходя из этого, альтюссерианская политическая теория вместе с соответствующей интерпретацией «Государя» могут также рассматриваться в качестве общей философии столкновения, характеризующейся постоянным перемещением точек противостояния тех или иных субъектов в контексте борьбы за доступ к подчинению и контролю. Это, конечно, не означает, что какое-либо политическое действие не способно создать более благоприятные условия жизни. Напротив, Альтюссера как раз интересовало то, каким образом какое-либо революционное политическое движение смогло бы просчитать собственную стратегию действий, дабы стать успешной и в тоже время «утопичной». Я полагаю, что в этом смысле между интерпретациями Грамши и Альтюссера действительно не так уж много различий.
Как показывает сам Альтюссер на примере Макиавелли, утопичность может теоретически рассматриваться далеко не только в качестве проекта абстрактного идеального общества, но и непосредственно как политический призыв, требующий серьёзного анализа исторической конъюнктуры, что также предполагает разработку такой политической стратегии, к вызовам которой, конкретная государственная структура была бы просто не способна адаптироваться.
Примечания:
1. Нил Норман Вуд (1922-2003) – американо-канадский историк политической мысли, марксист, автор работ, посвящённых анализу выдающихся политических мыслителей разных исторических эпох (Макиавелли, Аристотеля, Локка и Бёрка). Преподавал в ряде американских и канадских университетов (Лос-Анджелес, Торонто).
2. Цитирование по переводу на русский язык: Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия // Макиавелли Н. Избранные сочинения. М.: Худож. Лит., 1982. C. 398-399.
3. Althusser L. Machiavelli and Us. London; New York: Verso, 1999. P. 102.
4. Здесь важно подчеркнуть, что французское слово «recontré» помимо столкновения также может переводиться как неожиданная встреча.
5. Квентин Скиннер (1940) – британский историк и политический философ, профессор Лондонского университета, основатель Кембриджской школы интеллектуальной истории, связанной с методологией контекстуального анализа политико-философских произведений посредством практик аналитической философии языка.
6. См.: Скиннер К. Макиавелли. Очень краткое введение. М.: Астрель, 2009. 156 c.; Скиннер К. Истоки современной политической мысли: в 2 т. Т. 1: Эпоха Ренессанса. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018. 464 с.; Скиннер К. Истоки современной политической мысли: в 2 т. Т. 2: Эпоха Реформации. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018. 568 с.
7. Кари Палонен (1947) – финский политолог, историк политической мысли, профессор университета Ювяскюля, представитель Кембриджской школы интеллектуальной истории, биограф Квентина Скиннера.
8. Cм.: Kari Palonen. Quentin Skinner: History, Politics, Rhetoric. Cambridge: Polity Press, 2003. P. 216.
9. См.: Mikko Lahtinen. Politics and Philosophy. Niccolò Machiavelli and Louis Althusser’s Aleatory Materialism (Historical materialism book series). BRILL, 2009. P. 327.
Микко Лахтинен (1966) – финский философ и политолог, профессор Университета Тампере, главный редактор философского журнала «Niin & näin» (крупнейшего философского издания в Финляндии). В 1997 году Лахтинен написал книгу об интерпретации политической мысли Макиавелли Луи Альтюссером, основанием которой послужил текст его докторской диссертации.