О гегелевской философии сложно говорить хоть в философских терминах, хоть в примерах. Некоторые ключевые идеи лучше проясняются через точные метафоры. Тем более, что к ним прибегал и сам Гегель в своём тексте. Экспликацию одной сложной, но по-своему интересной метафоры Гегеля о брожении духа предлагает Иван Кудряшов.
Изучение истории философии обычно прививает внимание и уважение к тексту автора, однако, в её цели не входит рабство и несамостоятельность мышления. Поэтому иногда нужно обращать внимание не только на то, что сказал автор, но и то, что сказал язык, буквально, сказалось благодаря смысловым и ассоциативным связям. Пусть даже они возникли намного позже самого текста. И речь в данном случае не идёт о пресловутой «смерти автора» или желании навязать тексту своё прочтение, напротив, на мой взгляд смысловое богатство текста состоит как раз в том, что продуманный выбор метафор и фигур речи предвосхищает будущие понимания и открытия. Из подобного убеждения и появилось данное рассуждение.
Всё-таки Гегеля невозможно читать. Не только потому что язык его порой сложен. На деле он умел писать очень ясно, прочтите, например, его «Кто мыслит абстрактно». Но также потому что порой он использует очень сложные образы, никак не поясняя их. Углубляясь в эти метафоры (а я уверен, к ним в философии нужно быть максимально чутким), мы обнаруживаем, что говорят они намного больше чем ожидаешь. Лично меня они просто уносят далеко от темы, хотя при этом позволяют лучше прочувствовать общий дух умопостроений.
Вот одна такая находка, о которой я собираюсь порассуждать. В «Философии религии» Гегель предлагает крайне необычную на первый взгляд метафору духа:
«Существование общины есть ее продолжающееся, вечное становление, основанное на том, что дух есть вечное познавание себя, он рассыпается на конечные искры отдельных сознаний и вновь собирает себя и постигает себя из этой конечности по мере того, как в конечном сознании рождается знание о его сущности и, таким образом, божественное самосознание. Из брожения конечности, превращающейся в пену, рождается благоухание духа».
Образ разума или сознания как огня (искра) существует издревле и в западной традиции возник, вероятно, задолго до гераклитовского Логоса. Эта возвышенная метафора внезапно соседствует с другой, более материальной и потому неожиданной в данном контексте. Брожение, причем не какой-то трюизм в духе «брожения умов», а прямое указание на бродящий напиток, порождающий аромат. И это не случайность: сравнение духа и познания истины с брожением встречается и в других его работах (например, в Предисловии второго издания «Энциклопедии философских наук»). Возможно это не должно нас удивлять: в самом деле мыслитель, придумавший бесконечное спекулятивное суждение, сталкивающее кажущиеся противоречия («Дух есть кость»), будь он русскоязычным, наверняка бы поиграл с ассоциациями «дух – это душок», «спирит подобен парам спирта». Впрочем, это был бы уже Василий Васильевич Розанов, а не Гегель. Хотя кто сказал, что это очень разные мыслители…
Однако я бы хотел отметить именно сложность, символическое богатство этого образа. Ведь если представить себе бокал пива или вина, то незашоренное мышление здесь увидит не развлечение и пьянство, а изобилующую деталями историю (столь дорогую Гегелю) — историю, породившую как многообразные культурные практики, так и вполне себе конкретный вкус, аромат и даже цвет, который тоже оказывается глубоко символичным — от золота до пурпура и тёмного дерева.
На мой вкус образ «брожения конечности» намного сильнее «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда» Ахматовой. Вдумываясь в вязь ассоциаций, я обнаруживаю, что это действительно очень тонкий образ духа, который превзошёл знания автора и его эпохи. Дело в том, что если внимательно приглядеться к метафорам, которые используют спиритуалисты и читатели Гегеля, то в них дух пытаются представить предельно возвышенно — как всепоглощающий свет или огонь, как проникающий всюду эфир, как всеобъемлющую Мировую Душу или преисполненный полнотой знания не-человеческий, бесплотный Разум. И вдруг великий Гегель, наблюдающий за брожением.
Право, вот мыслитель, что способен увидеть чудесное и сложное в простом. В том, как из разложения, окисления и гниения прежней целостности медленно и со множеством нюансов вызревает нечто, что может оказаться просто отходом, а может дать прекрасный вкус и аромат, а также другие эффекты (например, если речь идёт об алкогольном напитке). Перед нами буквально на пальцах представлена логика гегелевского снятия, Das Aufhebung: нечто конкретное, порождает своё противоречие, которое отрицается и превосходится, чтобы из него вызрело что-то совершенно новое, тоже конкретное и невозможное без негации старого. Это мне намного дороже и ближе всей возвышенной гигантомании, навороченной вокруг Гегеля, которая по сути лишь мешает увидеть сказанное. Ведь Гегель нигде не говорит, что снятие – это простая логическая процедура, дающая вам власть над реалиями, напротив, конкретика любой трансформации жизни завораживающе сложна, почему и требуется постоянное расширение целостности взгляда, без которого по его мысли не может быть истины.
Какую же вязь ассоциаций и смыслов задевает это якобы нечаянно брошенное «брожение»?
Брожение — хлеб наш насущный. Эти процессы веками кормили человечество хлебом, сыром и вином, они сохраняли продукты (молочнокислые и квашеные продукты, силос) и создавали новые сложные ароматы/вкусы. Мы порой даже не представляем, как много в культуре — от религии до технологии — значат эти процессы и их продукты. Смена состояний сознания и гурманство, национальные кухни и культурные идентичности, доместикация и эпидемии, путешествия и масштабные миграции народов, технологические контуры структуры обществ и политических режимов и многое другое – немыслимы без тех или иных проявлений процессов брожения. Быть может поэтому и возникла метафора брожения, одинаково применимая к юному сознанию и народным массам, и значащая равно как разложение порядка, так и зарождение прорывов в области духа.
Более того, Гегель в цитате настаивает на том, что именно конечное сознание живого индивида — единственное место духа. И его образ это своеобразно подтвердил. Дело в том, что в его времена брожение понимали как сложный химический процесс, в котором основную роль играет заложенная в вещества склонность к определённым трансформациям. Химики того времени ещё не знали, что важнейшую роль в этой реакции играет жизнь, микроорганизмы-бродильщики; это будет изучено и доказано в 30-70е гг. XIX в. Не прямолинейная закономерность, а Жизнь, создающая фермент, позволяющий трансформацию — красивый образ. К тому же перед тем, как Гегель уподобил дух горению («искры») и брожению, он писал об общине как о вечном становлении. Занятно представить себе, что на уровне мировой истории каждый индивид может оказаться полезным одноклеточным грибком дрожжей, а может быть просто мёртвым наполнителем. Ту же метафору не сложно перенести и на человеческий опыт: его накопление – лишь одно из условий последующего интеллектуального роста, которое без заботы о «способе хранения и преобразования» не более, чем навозная яма, а с ней – сенаж или силос, питающий рысцов мысли. Быть может и сам философский труд подобен ферментации, создающей устойчивый продукт с новым вкусом?
И сверх того, современная наука обнаружила ещё одну важную деталь: мы сами организованы вокруг брожения. Как очень сложные организмы люди существуют за счёт довольно любопытного симбиоза. То, что ранее представлялось учёным как простой механизм, сегодня вырастает в комплексную систему, которую некоторые уже окрестили «вторым мозгом». Я говорю о кишечнике, который также связан с гнилостным брожением. Благодаря его тонкой регуляции мы не только существуем, но и чувствуем, мыслим. Поскольку кишечник не просто добывает полезные элементы, но и влияет на гормональную структуру, а значит и на настроение — буквально на то, каким мозгу представляется и окружающий мир, и собственное Я.
Кишечник и микробиота внутри, как оказывается, обладают существенной автономией. Более того, те самые колонии микроорганизмов, что живут в нас и с нами — не только помогают получить элементы, которые мы сами не способны извлечь из продуктов (пребиотики), но также и способны влиять на здоровье и поведение организма в целом (от уровня счастья до степени общительности). Думаю, Гегелю бы понравилась такая двойственность, напоминающая разуму о том, как и на основе какого брожения он сам стал возможен. Тем более, что и наше чувство причастности или наоборот одиночества, а значит, и связи с общиной – тоже, как доказывают исследования, тесно связаны с выработкой серотонина и грелина, на которую влияет кишечная микробиота.
Наконец, брожение — это очень тонкий процесс, со множеством нюансов, что отлично иллюстрирует идею Гегеля о том, что история развивается одновременно и по неким законам Мирового Разума, и путём случая, негарантированного поиска, локального изобретения. Ведь и в создании хлеба и сыра, вина и пива, или комбучи и темпе — можно опираться на научную теорию (которая, кстати, носит название броматология), а можно превратить процесс в настоящее искусство практика. Ошибка, идущая от непонимания процесса или торопливости, всегда ведёт к тому, что вместо чудесного продукта перед нами оказывается бурда. И как замечает Гегель, некоторые «незрелые и самонадеянные умы» упиваются подобным, не в силах отличить гнозис от научного мышления, а сивушную бормотуху от богатого цветом, ароматом и вкусом напитка, провоцирующего полёт мысли и воображения.
В каком-то смысле именно образ вина (или любого другого продукта брожения) — отличный символ Гегелевской философии, ничуть не хуже «совы Минервы» или «окровавленной головы и белого привидения» (из Йенских лекций). И если вино – старый почтенный символ, который легко возвращает возвышенные смыслы (солярная символика, плодородие, кровь), то пенный эль или лагер, что быть может и более привычно немцу – даже лучше подходят, чтобы выразить нечто новое. Тем более, что немецкие бурши имели практику собираться в пивной для обсуждения своих философских идей, считая способность к их созданию – допуском к выпивке (и осуждая оную без таковых).
Хотя, если вдуматься, то и любой другой кулинарный процесс – пример не хуже, будь то приготовление кофе или обжарка еды до хрустящей корочки. Совмещение сложных реакций продукта, знания и практического чутья повара, предвкушаемого удовольствия вкуса – всё это живой и точный образ целой серии идей. К таким идеям я бы отнёс ценность и сложность реального преобразования (зерно в напиток), культурно-деятельный характер всякой «человеческой реальности» (как заметил бы Леви-Стросс: «пиво прежде всего варят», оно не возникает естественно), диалектичность результатов снятия (пиво может значить отравление и скотство, а может праздник, примирение, отдых или вдохновение). И если когда-то биологи провозглашали «omne vivum ex ovo» («всё живое – из яйца»), то в отношении подлинно нового в развитии я бы осмелился предложить модель «ex fermentatio». Ведь новое возникает через и посредством живых существ, которые одновременно и материал, и место реакции, и сам катализатор (фермент).
***
Способность жизни что-то изменить никогда не стоит недооценивать. Вот уже 40 лет все продолжают сходить с ума, от того, что мол пластик всюду, а он не разлагается. Ужас-ужас, мы сломали планету… А жизнь (прежде всего микроорганизмы), обнаружив, что пластик становится постоянным, а не случайным ресурсом в природе, активно эволюционируют в известном направлении — они вырабатывают ферменты, способные его переработать. Гегель бы только посмеялся над таким поворотом событий.