Черно-зеленый отлив зелено-черного, или сверкающая тьма Земли

Блэк-метал интересует многих мыслителей, связанных со спекулятивным реализмом и тёмным разворотом современной философии. И пока одни философы вполне традиционно пытаются придумать теорию жанра, другие уподобляют саму теорию блэку. Текст Бена Вударда — это как раз второй случай. Тёмный виталист погружается в лирику группы «Wolves in the Throne Room» не просто, чтобы её осмыслить, но чтобы сделать осмысление этой лирики её продолжением.

Текст Вударда сопровождается комментариями Резы Негарестани и Николы Маскиандаро. Материал переведен Глебом Богомоловым, а лирика «Wolves in the Throne Room» Анастасией Волковой.

Тексты «Wolves in the Throne Room» открываются по нажатию на название.

Тексты выше составляют сущность лирики «Wolves in the Throne Room» (i). Слушатель (или читатель) грызет себя вопросом — откуда это все? Излучаемый звездным сиянием и огнем космологический свет (ii) разрывает границы внутреннего и внешнего, подобно спутникам, вращающимся вокруг бога-солнца. Это формы света, рассекающие тьму и черноту, дающие жизнь теням, чащам, колючим зарослям и лесам. Мерцающее сияние, подобно неповоротливому фонарю, устремляется только вперед, ибо свечение ускоряет растрату его собственного топлива.

Откуда возник этот свет? Случаен ли он или намерен? Он слишком человечен или, напротив, полностью чужд нам? Почему на развалинах древней и пыльной земли это свечение продолжается, пускай и едва ли сохраняя своё господство?

 Купаюсь в серебре свечения
Небесных тел по воле взгляда.
Теперь я зверя посажу
На цепь из листьев и цветов —
Не бойся, душу не укусит.

Свет обнаруживается уже в первых четырех строках (но, надеюсь, не всегда — уже) через мысль-свет-господство  (iii), в котором мышление зажигает свет на цепочке цветов (хотя, быть может, и на мраморном трупе) где-то между огоньками и связью между мыслью и природой, что ведет душу, пожирая зубастого монстра.

Но какова сущность зверя? То ли это чудовищное творение, изгнанное из сада просвещением, то ли нечто, что растопчет все цветущие ростки? Мы находим путь от одного вида разрушения к другому, от несфабрикованного к сфабрикованному — мы находим тонкую линию связи лоскутов технологии. И, в конце концов, пасть природы поглотит неестественные попытки вырваться из нее (iv).

Я долго ждал меж двух столпов.
Кругом земля, поля и буйволы.
Я мчусь сквозь ночь, впадая в дождь.
Ты рождена с небес на свет,

Твой нимб хранит двенадцать звёзд —
Как жаль что ты их не увидишь,
И только ливень будет вечно,
А наше время в райских кущах
Уже пропало, истекло.

Среди древних руин осталась технология (может самая первая?) одомашнивания животных. Можно даже сказать, что путь от скромности до бесстыдства технологии вызван подготовкой земли к её похоронам под тяжёлыми камнями цивилизации. Сад, который должен остаться позади, райский сад, должен быть перекопан и разломан; пока десятки звезд полыхают над ним, он будет залит дождем.

 Земля — холодная и мертвая.
Всмотрись — плывет ее хозяин —
По пустоши скользит как тень
Король распутный, падший всадник,
Жестокий жрец больного культа.

Геологическое сжигает астральное, а, может быть, просто отстраняется от него в безвестности своего уголка, одной чернильной складке космоса (v). Подлунное развращено всадниками и связанными зверями или было какое-то царство, привязанное к Гее, которое никак не воевало с Землей? [Они, в конце концов, являются Волками в Тронном зале и тем самым представляют собой вторжение анимальности в неанимальность, так называемой природы в так называемую не-природу]. Непостижимость — это пространство величин, а горе — это либо неспособность центрировать себя в этом поле, либо умышленное распыление иллюзии себя в этом бесконечном континууме (vi). Что такое черная или темная религия? Не является ли она лишь спасением от ползучей тьмы, на которую безнадежно напирает светлое? Черное или темное — это не затемнение, свет становится затемняющим актом. Тогда появляется покрытая чернота, а в этом покрытии (в этом оттенке света) — зелень и чернота, которые скрепляют ту природу, что не является человеческой, и те странные структуры, те массивные камни, которые сдерживают ту тьму, не являющуюся (по нашему убеждению) частью камня.

Разделение — волков и тронов, непостижимости и печали, зеленого и черного — позволяет королям [всадникам] опустошать землю.

 Вот конь ступает по земле —
Послушай — так звучат набаты —
Печальный звук сухой земли,
И в этом ритме мир зарыт.
Лучи обугливают почву
И пыль сдувает с мира ветром.

Возможно, этими строками мы установили равновесие или признали неразделимость природы и не-природы; не-природы, поскольку они объединяют «набаты» и ритм, который связывает их воедино. Но образ коня сохраняет своё влияние, светящейся чумы, которая стремится отделить животное от животного, которое не считает себя животным. И самый страшный свет — солнце, сгнившее студенистое существо, — обращен к тому аспекту природы, который отменит все остальные, отменит всю власть и троны — господство над землей становится временным и смехотворным занятием. Господство становится просто еще одним аспектом земли, превращенным в порошок, уничтоженным в рамках солярной экономики.

 У короля в руках столетия и перемены, времена.
Он мёртвый хаос упорядочил. 
Великие  курганы стёрты
И цитадели неприступные
Раскрыли все ворота ветру и покорились пустоте.
Все, что осталось от святилищ —
Руины, вздохи, очертания,
А всадник не сбавляет скорость
И эхом слышен стук копыт.

Хаос создаёт то, о чем говорилось в предыдущих строках. Слои и пласты выжженной земли смешивают и замки, и камни. Осквернение курганов, рукотворной груды камней. Рукотворной лишь в малейшей степени, простое перекладывание кусков застывшей земли. Крепость — то же самое, только в другом масштабе. Гнилой свет солнца неуклюже падает на десять тысяч слоёв камня в надежде, что сила мысли вносит разницу, которой нет ни в камне, ни в свете.

Прими все, что знаешь о зле.
Теперь мы с тобою готовы
Отправиться дальше всего —
В самую нежную тьму.
Туда, где всадника нет,
Туда, где нет его власти.
Сбежим в зачарованный лес,
Найдем его теплое сердце —

Всадник, всадник. Всадник — это несчастный человек, человек, обладающий одной из первых технологий — предметом тяжбы и полета, первой машиной вторжения. Всадник — это двойное вторжение (вторжение и нагружение анимальности, искусственно отделенной от человеческой реальности) в лес, в природу для изготовления предметов, из плоти для седла, поводьев, и так далее. Как чары леса сдерживают это — ведь притягательность леса неотделима от удовольствия докапываться до корней (vii)? 

 Туда, где всадника нет,
Туда, где нет его власти.
Сбежим в зачарованный лес,
Найдем его теплое сердце —

 Поляну, где дикий шиповник
Укроет тебя ото всех.
Как только нахлынет ночь,
Возьми меня за руку, пусть
Начнется неистовый танец —

Но тут же вторгается внешнее, оно выводит нас в то же самое, но какое-то другое место, в котором волшебство обращается в материализованную чащу. Но не является ли это место просто физическим воплощением внешнего; тем, что превращает внешнее в место, куда отныне может отправиться всадник. Или же это радикальная (несовершенная) интернализация внешнего во внутреннее; приглашение к космической бойне против экологического?

 Забьемся в нервической тряске
Под ворох знакомых мелодий

 И череп врага побежденного
Пробит деревянным копьём.
Он будет храниться в траве
Отныне и навсегда.

Может быть, когда-то и была какая-то возможность понять природу, чуть повернуться к шиповнику, но вместо этого мы прыгаем в войну — между человеком и человеком, или человеком и зверем — непонятно, непонятно, может ли человек быть великим врагом. И эта технология, вырванная с корнем, извлеченная из деревьев, — не порождение ли это худших технологий, тех, что выходят из огня? Не является ли она единственной технологией, которая почти не проводит границы между пещерным человеком и выжившей в постапокалипсисе собакой? Разве одомашнивание меньше закалено в огне, чем другие технологии?

А горы нам дарят ручей —
Давай погрузимся в вечность,
Оденемся в чистоту,
И я приготовлю костер.

Но из ниоткуда появляется эстетика. Этот чистый ручей. Речей, который убеждает, что где-то природа ещё чиста, хоть мы и отдалились от неё.

Когда раздевается ночь
Бьемся в движениях свободы.

У экологии больше не осталось времени для репетиций.

 Боль исчезла.
Зверь победил.
Пожар трогает небо.
В храме леса — тишь.
Ливень целует огонь —
Утолит и очистит.
Церемония кончена:
Вместо угля — пепел.

Все будет снова.
Все будет снова — тепло
Рождается в сердце земли.

Я не один.
Лес, его звуки.
Птицы поют начало.
Мой дом,
Мой новый дом.

В роще священной
Родился Бог солнца —
Заново, снова.

Какой зверь может действовать без страданий, как не тот, у которого нет мышления? Зверь, который сжигает мир, но всё же сохраняет элементы мира, сохраняет экологическое, утверждение мягкой природы, такой природы, что легко изменяется от прикосновений того или иного не мыслящего, а может быть и мыслящего зверя. Всякое ли действие, как например уничтожение мира, захватывает природу — есть ли такое действие, которое могло бы прекратить муки (операцию повторения) изменения, но не совсем уничтожить мир?

Ливень целует огонь —
Утолит и очистит.
Церемония кончена:
Вместо угля — пепел.

Все будет снова.
Все будет снова — тепло
Рождается в сердце земли.

Я не один.
Лес, его звуки.
Птицы поют начало.

Земля будет вертеться (и крутиться) и начнется потоп, что погасит огонь, тот самый, что достигает неба, но при этом ритуален, человечен по своей природе и своему поведению. Он возникает от разумного желания или по проклятию самой земли. Если верно второе, то за огнём наступает водное самоуничтожение. Выжившие приходят и возносят славу новому Богу Солнца, или просто стараются быть ближе к огню. Звери, которые попадают в огонь мучаются только ради того, чтобы погибнуть и никогда ради выживших, чтущих Бога Солнца? Внешний огонь нивелируется внутренним. Пусть мир горит (viii).

Лес, его звуки.
Птицы поют начало.
Мой дом,
Мой новый дом.

В роще священной
Родился Бог солнца —
Заново, снова.

Внешний мир становится микрокосмосом, миром наизнанку, дикая природа интернализируется и сакрализуется. Какова конструкция святилищ? Из чего сделаны его стены? Песни птиц, растекающиеся по роще, напоминают молитву, возможно эта молитва направлена на них самих, на тех творцов, что избегают разрушения в собственной роще.

 Тело мое
Камням и корням
Достанется —
Лягу во впадину,
В лоно ручья,
Чтоб слушать и слышать
Сны земляные,
Ритмы и гул —
Вот моя песня,
Чистая песня.
Потом я проснусь,
Я снова проснусь —
И явится заново мир.

И снова мы уходим в себя, мы сами превращаемся в Солнечное Божество или в того, кому молятся, или в того, кто разжигает огонь. Хотя вполне может быть речь идёт даже о самоубийственном желании или желании уничтожить своё собственное тело, которое принадлежит природе, но всё равно находится в стороне от неё, под защитой рощи, в тени кустов шиповника.Земле дана жизнь, что мечтательно вторгается в нее; жизнь, которая никогда не претерпевает изменений, когда все сгорает и отмирают корни.

Пока время покоится —
Только вперёд,
Пока время утрачено
Без сожалений.
Темный смог растворяется
В музыке звёзд,
И свечение дым
Прорезает насквозь.
В этом месте святилища
Погребены,
В этом месте восходит
Стеной разложение.
Дети плачут, они захлебнулись луной,
И осталась зима —
Темнота в белизне.

Место, где нет никакого пространства, первозданная земля, нетронутая, но оскверненная. Отстраненная мысль устремляет свой взор на вечность, чтобы ухватиться или, возможно, заразиться разрушениями лунного света. Вперёд — в ничто, в бесконечную, колышущуюся бездну. В черноту, полную сфер горящего газа, которые придают этому месту особое положение и «священность».

И осталась зима —
Темнота в белизне.
Тени в почву войдут,
Пожирая лучи,
Бесконечной спиралью
Закружится время.
Память знает все действия
Костьми наперед.

Космическая тьма разворачивается из-за зимы, погружаясь во тьму и разливая свет, который поднимается с земли и падает с незаходящих небес. Космическое внешнее иллюстрирует внутреннюю тьму бессмысленных мук, при этом также оно может приводить к новым формам безразличности, единства. Те кости, которые не остались под камнями и корнями, испорчены огнем желания. Теперь огонь темноты поглотит весь свет?

 Пока время покоится
Тысячи лет,
Я искал, я хотел, я желал,
Но не вижу,
Не могу удержать
В хрупких старых руках.
Голоса побежденных
Мерцают во снах.

Появляется время, которая отражает желание отрицать бегство. Возникает странное, чудовищное желание, которое отделено от стремления оставаться в родном святилище. Осталось только это желание, которое пожирает человеческое существо, направляясь вовне, ни это ли бездна, нескончаемая зима?

 Где же пламя, которое
Жжёт изнутри,
Когда тьма обнимает
И холодом бьёт.
Пока время утрачено
Без сожалений,
Пока время покоится —
Только вперёд.

Есть желание, сжигающее само себя; оно отделено от того желания, что испепеляет кости  желающих масс, которое не было испорчено чернотой зимы, космологической чернотой. Время горит, но никогда не выгорит, но почему, что со святилищем земли (ix)? Не сгорит ли оно, не сгорит ли всё это без нас?

Комментарии Резы Негарестани и Николы Маскиандаро

i. Лирики гораздо больше (и лирики внутри лирики). Возможно, даже лучше представить себе лирический корпус с его все более и менее тёмными слоями читаемости, слышимости и распространения по модели нетотализируемого палимпсеста, как в «Хоральном произведении» Деррида: «Эта структура нетотализируемого палимпсеста, которая черпает из одного из своих элементов ресурсы для других. …и которая из этой игры внутренних различий (масштаба без конца, масштаба без иерархии) создает непредставимый и беспредметный лабиринт. Именно такова структура «Хорального произведения». Его структура из камня и металла, наложение слоев … погружает в бездну «платоновской» хоры. «Лира», «слои»… истина, которую говорит, делает и дает лира или слой, не является истиной: она не представима, не репрезентативна, не тотализируема» (Neil Leach, Rethinking Architecture: A Reader in Cultural Theory [London: Routledge, 1997], 344). Глубоко сокровенные импульсы к собиранию, упорядочиванию и комментированию текстов песен присущи лирической традиции, начиная с антологий трубадуров XIII века, автокомментариев Данте и его наследников и заканчивая серией комментариев Continuum 33 1/3. Сам музыкальный альбом основан на этой преемственности. Когда умрет альбом? Никола Маскиандаро

ii. Космологический свет — это связующее звено, сплетающее несоизмеримые области пространства-времени в паутину электромагнитного излучения. Он освещает огромную паутину запутанных связей, приближающую открытость и представляющую его бездонность не через общность различных региональных горизонтов и точек субъективации, а через неустранимое и реальное их отсутствие. Достижения просвещения в масштабе космоса состоит в том, что оно освещает глубину, единственный показатель слитности бездны. Это происходит через безразличие к общему: Свет прорывается и входит по своей воле, так раскрывается его универсальный характер. Свет заново открывает бездонность всеобщего, отрывает его от логики единства. Если люмпенизация, упрощение всеобщего — это трансцендентальное принуждение к общности как близорукому средству приближения к универсальной глубине, то задача просвещения — восстановить связность бездны, акцентируя отсутствие общности и проливая свет на систематические сплетения и связи, подразумеваемые соучастиями, коалициями без общности. Только следуя глобальной логике освещения, можно приблизиться к тому, что не может быть общим, потому что не принадлежит никому… и спеть гимн бездне. Что такое Блэк Метал, полностью приобщённый к мысли о бездне не через тьму, а через глобальную концепцию света, раскрывающую масштабы бездны и восстанавливающую ее связность? Реза Негарестани

iii. Но, кажется, не всегда: «Любой опыт вечности предполагает скачок и преображение, и лишь немногие способны выдержать напряжение, необходимое для созерцания вечного. Важна не продолжительность, а интенсивность созерцания. Возвращение к нормальной жизни не нарушит насыщенности этого благодатного опыта» (E. M. Cioran, On the Heights of Despair, trans. Ilinca Zarifopol-Johnston [Chicago: University of Chicago Press, 1992], 64). Никола Маскиандаро

iv.  Нравственный урок хищничества состоит в том, что хищник должен отличать себя от еды. Спастись от хищника — значит отличить себя и от еды, и от хищника. В основе того и другого лежит жест самоидентификации. Тот, кто охотится, так же связан с самоидентификацией, как и тот, на кого охотятся, а значит, в той же степени подвержен резкому изменению положения в цепи хищничества. Вчера хищник, а сегодня уже жертва. В таком случае, в чём состоит логика самоидентификации, если однородность природы к ней абсолютно безразлична? Что это — природа или мысль? …овца в волчьей шкуре, которая снова в овечьей шкуре и так до бесконечности… Кругооборот хищничества и самоидентификации, который связывает самобытность мысли с её тревожным отношением к природе, чистый лист, на котором формируется линия хищничества, прежде чем снова — вместе со своими гипотетическими жертвами и хищниками — погрузиться в бездонную природу. Реза Негарестани

v. Локальный образ соотношения звездного света и планетарного восприятия в большей степени связан с теплом, чем со светом. Эволюция планетарного и его разделение на противоположные области, где закреплен преобладающий, но извращенный регионализм блэк-метала, определяется преобразованием света в тепло в планетарной среде. Планетарная среда может быть понята как пространственно-временной/региональный барьер против света, который преобразует глобальный объем света в локальную тепловую зону. В этом региональном пространстве света, где свет преобразуется в тепло, геологическое проявляется как выжигание астрального, а звездное безжалостно захватывает планетарное в свой свет. Свет встроен в динамику мышления как тепло, его сфера действия сводится к органическому зрению и способности хроматически различать области пространства-времени (пищу от себя и хищника). В этом смысле можно сказать, что тепло — это манифестированный образ света, поскольку он отражает принцип тепла, заложенный в жизни и, следовательно, мысли… и при этом он усекает весь объем света до того, что имеет отношение к региональным рамкам планетарного масштаба. Амбивалентное отношение блэк-метала к свету следует искать в упомянутой выше архаичной неопределённости между теплом и светом, заложенной в планетарных условностях — жизни и мысли. Именно эта неопределенность приравнивает восстание против господства жизни и целостной земли к тьме (вселенной, лишенной света), а тьму — к холоду (потере тепла). Но как свет не равен теплу, так и тьма не равна холоду. Эвокация, возникновение одного перед лицом другого — это просто соответствие укоренившемуся мифу «свет = тепло». Точно так же восстание против целостной Земли, лишенной тепла и потому неспособной объединить неорганику, жизнь и мысль в целостное святилище, восстание, которое стремится обернуть эту ситуацию вспять, не означает капитуляции перед господством тьмы. Чтобы выйти за пределы планетарной слепоты, сохраняемой теплом и привыкшей к узкому спектру света, необходимо принять глобальную концепцию света, соединяющую региональное, планетарное, звездное, галактическое и бездонное. Реза Негарестани

vi. Связь между бескрайностью и печалью часто захватывает лирика. «Почему мы не можем оставаться замкнутыми в себе? …Терзаться чувством внутренней бесконечности — значит жить так интенсивно, что чувствуешь, что вот-вот умрешь от жизни… Человек становится лириком только после полного органического поражения» (E. M. Cioran, On the Heights of Despair, 4—5, my emphasis). Никола Маскиандаро

vii. Тактика очищения леса состоит в переосмыслении ствола как отношение между корнями и ветвями. Соответственно, это отношение между заколдованной неподвижной землей (корнями) и заколдованным небосводом (недоступным небом), синева или мрачность которого в равной степени являются выражением его непроницаемого единообразия. Иначе говоря, суть этого отношения состоит во взаимоотношении неподвижность одного и взаимопереходе в недоступность. Земля, бесконечно разрастаясь и выворачивая корни, уже не может быть представлена как топос для корней, а сама становится призрачной конструкцией, лишенной единства и опоры. В результате бесконечного переплетения корней рушится предполагаемое необходимое соответствие между корнем (наследием, семьей, нацией, территорией) и самой землей. В другой крайности, разрастаясь и переплетаясь ветвями, таким же образом недоступное небо превращается в клетку для решетка богов и теряет свое соответствие корню (то есть наследию).

Обозначенный с двух концов бесконечным изгибом корня и бесконечным изгибом ветви, ствол перестает быть банальным переходом от корня-земли к ветви-небу, отношением, через которое наследие и боги могут наделить дерево священными свойствами. Вместо этого он становится комбинацией всех возможных поворотов, соотношением, наделенным кручением, которое закручивает в спираль неподвижную землю и непроницаемое небо, упраздняя разницу между ними. Земля в небе — это вечно падающая земля. Небо же, раскрытое для земли, — это навигация, а значит, и расколдовывание бездны. Только после того, как эта тактика будет коллективно реализована на всех деревьях, лес будет окончательно расколдован, «наследие поглощено бездной, а боги раз и навсегда падут на танцующую песчинку — подвижную землю. Какова же форма блэка, который не ограничивается ни изгибом корней, ни скрежетом ветвей, а мыслит себя как связь одного изгиба с другим, с переплетением земли и разверзшейся бездны, которые невозможно отделить друг от друга ни в первом, ни в последнем случае? И каково отношение этого химерического блэк-метала к современной концепции разума (ratio), которая торжествует над уничтожением различий между «миром внизу» и «миром вверху» на обломках «наследия» и трупах богов? Реза Негарестани

viii. Почему бы и нет? Нет смысла жить здесь, если мир не горит. «Ощущение имматериальности достижимо столь многими способами, что классифицировать их, если и не бесполезно, то трудно. Однако огненная баня [bath of fire], как я считаю, один из лучших. Огненная баня: ты пылаешь, а все искры и вспышки снедаются сами адским пламенем. Она очищает столь радикально, что вымывает само существование. Волны жара и палящее пламя сжигают саму суть жизни, подавляя витальный порыв и превращая агрессивность во вдохновение. Жить в огненной бане, преображенным её богатым сиянием, — таково состояние имматериальной чистоты, когда ты — не что иное, как танцующее пламя» (E. M. Cioran, On the Heights of Despair, 45). Никола Маскиандаро

ix. Время горит, но не выгорает, но… что такое время без пространства, позволяющего преобразовать безразличие в безграничное различие? Застывшая неподвижность, всеобщее озарение, погасшее пламя? Реза Негарестани

блэк-металкультурамузыкаспекулятивный поворот