Михаил Бурдин рассказывает о проблемах нового психоцентризма, с которым столкнулся современный человек.
В курсе лекций «Психиатрическая власть» Мишель Фуко писал: «пси-функция становится одновременно дискурсом и контролем, общим для всех дисциплинарных систем. Все схемы индивидуализации, нормализации, подчинения индивидов в рамках дисциплинарных систем направлялись дискурсом пси-функции и строились ее силами» [Фуко, 2008]. Современный же человек осваивает новую «культуру себя», в которой психиатрический диагноз из средства дисциплинарной власти стал влиятельной технологией себя и способом самоидентификации.
Ошеломляюще повсеместное внедрение психологического и психиатрического языка во все сферы жизни пока ещё относительно новое явление. В силу этого оно очень заметно, хотя возможно скоро и перестанет таковым быть, ровно также, как нахождение в воде давно перестало быть заметным для рыб. Социолог Фрэнк Фуреди в книге «Терапевтическая культура» ссылается, к примеру, на исследование, показывающее, что восьмилетние дети уверенно могут ответить на вопрос о стрессе в своей жизни, хотя в аналогичном измерении двадцатью годами ранее их ровесники просто не понимали, о чем их спрашивают. Эти дети (а книга вышла в 2004 году) уже выросли. И теперь не только «стресс», «травма» и «эмоциональная зависимость», но и такие выражения как «гиперфокус», «сенсорная перегрузка» и «смешанные фазы» уже имеют свободное хождение в непрофессиональных чатах, кофейнях и фитнес-центрах. А между тем последние три термина не просто «психологические», но являются специализированными и относятся строго к психическим расстройствам – СДВГ, РАС и БАР соответственно (вероятно, сам по себе факт, что эти аббревиатуры для многих не потребуется расшифровывать, уже иллюстрирует рассматриваемое явление).
Но дело не только в том, что все – от бизнес-магнатов и селебрити до подростков из провинции – легко освоили и используют новояз психиатрических и нейро-ассоциированных объяснений своих жизненных переживаний. Добавим сюда целый ряд других родственных этому феномену современных социальных практик. Отнесем к их числу также:
- стремление к самодиагностике в виде сравнения полученной информации о ментальных расстройствах со своими переживаниями, прохождения тестов в интернете и самостоятельному выводу о наличии расстройства;
- стремление консультироваться у психиатров по поводу предполагаемого расстройства. При этом аргументированное опровержение диагноза специалистом не означает конец истории. Человек нередко обращается к другому психиатру за «вторым мнением», явно настроенный получить вердикт о расстройстве, в наличии которого он уже убежден;
- стремление рассматривать собственную нуждаемость в терапии как постоянную, вероятнее всего пожизненную, при этом любая эмоциональная реакция на жизненную невзгоду трактуется как проявление расстройства;
- стремление делиться своими переживаниями, обозначать себя как имеющего особый статус, объединяться в сообщества самоподдержки, идентифицируясь с группой по принципу общности ментального расстройства.
Представленный список во многом укладывается в понятие «терапевтической культуры» или «этоса», широко обсуждаемое социологами, антропологами и философами.
Влиятельный исследователь терапевтических культур Ева Иллуз в книге «Saving the modern soul: Therapy, emotions, and the culture of self-help» высказывает прагматичную мысль о том, что определенные идеи, понятия и словарь побеждают и становятся доминирующими в культуре, «вплетаются в социальную ткань», поскольку помогают людям в интерпретации себя и их отношений с другими, помогают справляться с неопределенностью и «текучей современностью» нашего мира позднего модерна. Следуя этой логике, медикализация и психиатризация своих переживаний, стремление их описывать не просто языком психологическим, но и, как частный случай, языком современной психиатрии, также имеет вполне определенный функциональный смысл.
Представляется интересным проследить, как получилось, что именно психиатрический дискурс оказался инструментом, наиболее подходящим для реализации неких важных для современного человека задач.
Такая трансформация отношения к психиатрическим терминам, использование их как существенной части индивидуального самонарратива, особенно удивительна, если учесть, что в предшествующие эпохи психиатрический диагноз и психиатрия в целом рассматривались как эталонные структуры власти, составляющие репрессивный аппарат дисциплинарного общества и усиливающие стигматизацию и самостигматизацию. Диагноз психического расстройства как нормирующая практика на протяжении большей части истории психиатрии являлся важнейшим элементом «биополитики». Например, Фуко в «Психиатрической власти» описывает как пси-функцию задачу, которую решает институт семьи, поставляющий индивида дисциплинарной власти: «Нам нужно разыскать, – говорят дисциплинарные системы, – безумцев, недоразвитых, слабоумных и порочных, и, чтобы нам помочь, вы тоже должны выслеживать их у себя, в пределах семейного господства, применяя контроль дисциплинарного типа. Как только с помощью дисциплинированного таким образом господства вы обнаружите своих безумцев, ненормальных, недоразвитых и слабоумных, мы пропустим их сквозь фильтр нормализующих механизмов и вернем их вам, семьям, здоровыми, к вашему функциональному благу».
И на протяжении многих десятилетий развития психиатрии диагноз душевной болезни считался (и зачастую являлся) стигматизирующим – люди не хотели быть диагностированными дабы не быть выдавленными из социальной среды, не лишиться статуса, не стать маргинализованными, «ненормальными и недоразвитыми». Но набор описанных выше современных практик свидетельствует, во-первых, что сегодня дестигматизация психических расстройств определенно произошла, по крайней мере в некоторых социальных стратах. Во-вторых, что к функциям диагноза, помимо сохраняющихся регулятивных и дисциплинарных, определенно добавились некоторые другие.
Как предполагает Свенд Бринкманн, датский исследователь «культур диагнозов», в психиатрических категориях современные люди ищут ресурсы и способы толкования для осмысления своих страданий и проблем. Но о каких страданиях и проблемах идет речь? И есть ли в них специфичность, позволяющая именно психиатризации стать наилучшим ответом на эти вызовы? Для прояснения этого вопроса необходимо хотя бы кратко проследить генеалогическую эволюцию дисциплинарного общества в постдисциплинарное.
В дисциплинарном обществе «биополитика» власти касалась всех этапов и сфер жизни человека, задавая нормирующий стандарт. И стресс индивида, по каким-то причинам не вписывающегося в дисциплинарное общество, как раз состоял в тяжелом переживании собственного несоответствия стандарту или в отчетливо осознаваемом нежелании этому стандарту подчиняться. При этом отметим, что сами структуры власти относительно легко могли быть распознаны как внешние по отношению к индивиду. В современном же «постдисциплинарном обществе», как например описывает это немецкий философ Бён-Чхоль Хан, доминирующий диспозитив человека – воспринимать себя как «субъекта достижений». Идея быть продуктивным, самореализовавшимся, «проектным», и, в итоге, обязательно счастливым глубоко интегрирована в психику и, хотя и являясь самопринуждением, воспринимается индивидом как естественное выражение его свободно выбранных ценностных ориентаций, а не как предписывающее требование социума. Хан обозначает этот процесс как «психополитику», являющуюся, таким образом, гораздо более тонким и незаметным инструментом реализации мутировавшей, но все той же власти в терминах Фуко.
Субъект достижений в современном психоцентричном обществе находится под строгим контролем идеи, что источник всех его проблем и невзгод следует искать внутри самого себя, раздувая значимость индивидуально-психологических факторов и снижая роль социальных – политических, экономических, технологических и т.д. В этом смысле психоцентризм рассматривается и критикуется социологами как редукционистская объяснительная модель [Rimke, 2020]. В более широком контексте психоцентризм становится инструментом неолиберальной идеологии, поскольку гиперболизирует индивидуальную ответственность, что хорошо видно по сквозному постулату «селф-хелп» масс-культуры: «источник всех проблем в тебе, только ты ответственен за свою жизнь, измени мышление – станешь счастлив». У этой идеи есть очевидно рациональное зерно, но оно же маскирует сам постулат, делая его догмой, которая породила целые поколения поглощенных самоусовершенствованием «достигаторов». Для абсолютного большинства людей эта программа оказывается невыполнимой и только увеличивает дистресс, состоящий уже не в невозможности соответствовать внешнему стандарту, как в дисциплинарном обществе, а в невозможности преуспеть в ситуации мириадов возможностей для успешной реализации «проекта самого себя». Будучи, как выше отмечалось, интернализованным, воспринимаемым как свободный выбор, этот диспозитив не опознается как таковой, поэтому современный представитель «общества усталости» остро нуждается в алиби, обосновывающем разочаровывающее отсутствие искомого успеха и счастья.
И примерно в конце ХХ – начале XXI века это алиби внезапно было сформулировано («мои трудности – это проявления ментального расстройства») и стало доступным для достаточно широкого использования. Проблема, созданная психоцентризмом, сама же породила решение. Этому способствовали несколько конвергентных тенденций последних десятилетий:
- распространение гуманистических взглядов в психиатрии, серьезно снизившее стигму ментального расстройства;
- фокусировка на «уязвимом Я», свойственная терапевтической культуре, при которой быть «раненым», «травмированным» и нуждающимся в помощи из недостатка превратилось в социально поощряемое качество, активно поддерживаемое масс-медиа;
- сциентизм как новая ортодоксия современного технологизированного общества, поощряющий рассмотрение любых человеческих проблем как имеющих рациональные и естественные, в данном случае нейробиологические основания.
Таким образом «культура диагнозов» появилась как специфический антидот для специфического дистресса. Оказалось, к примеру, что диагностированное психическое расстройство превращает неприятную с точки зрения атрибуции ответственности «прокрастинацию» в респектабельный симптом СДВГ, а трудности с пониманием и учетом интересов окружающих людей могут быть предъявлены и оправданы как высокофункциональное РАС. Массовая культура, подхватив этот тренд, запустила что-то вроде программы «психоцентризм 2.0». В отличие от более ранней версии эта программа продвигает уже лозунги типа «исцели свои травмы» и «прими свои нейроотличия», которые по сути являются сциентистски оформленными и идеально вписанными в терапевтический этос обоснованиями неуспеха индивидуального неолиберального проекта собственной жизни.
Изящество этой формулы не очевидно на первый взгляд. Дело в том, что такие концепты и нарративы как «исцеление детских травм», или «бережное отношение к нейроотличиям» имеют, как новые доллары, дополнительные степени защиты.
Во-первых, они ограждены от внешней критики – неустойчивость и спорность диагностических категорий хорошо известна в профессиональном сообществе и остро критикуется, но при этом само научное сомнение воспринимается и объявляется интересантами как ретроградное и противоречащее прогрессивным идеям доказательной психиатрии1. Это спокойно позволяет игнорировать аргументы противоположной стороны, не рассматривая их по существу. Во-вторых, концепция этих субъективно диагностируемых расстройств нефальсифицируема: например неуспех длительной психотерапии «детской травмы» трактуется как свидетельство особой ее тяжести, некурабельности. Альтернативная гипотеза, что, возможно, терапия была неэффективна из-за отсутствия субстрата, то есть собственно травмы в ее сугубо медицинском понимании, не принимается во внимание.
Подчеркнем, что как правило нет причин, чтобы этот процесс погружения человека в социальные практики самодиагностики и самоописания в психиатрических терминах рассматривать с точки зрения устаревших концепций «вторичной выгоды» или тем более симуляции. Индивид движется в дискурсивном поле диагностической культуры и в итоге конституирует себя как страдающего ментальным расстройством вполне искренне и самостоятельно.
Этому способствует особое бытование диагностических категорий как эпистемических объектов2 [Brinkmann, 2016]. Согласно идее американского философа Яна Хакинга, такие объекты, как психиатрические диагнозы, не отсылающие к натуральным сущностям, являются новыми описаниями действительности, что открывает для людей новые возможности и словарь для организации своего опыта, то есть «сочинения», «изобретения себя». Люди начинают воспринимать свои переживания в соответствии с предлагаемым дискурсом, а предоставляемые ими самоописания, в свою очередь, влияют на классификации, заставляя, к примеру расширять диагностические критерии «травмы» или «аутистического спектра». Так создается эффект петли, или зацикливания, который лежит в основе постоянного дрейфа диагностических рамок в сторону расширения и, следовательно, захвата в себя все новых жизненных историй конкретных людей, все новых областей их опыта.
Еще одна особенность психических расстройств как эпистемических объектов связана с их специфическим обыденным восприятием. Хотя психиатрические диагнозы как правило являются синдромами, то есть кластерами симптомов с неопределенной этиологией, в обыденном понимании они имеют тенденцию восприниматься как целостные самостоятельные сущности, располагающиеся где-то внутри психики, которая служит для них резервуаром. Этот процесс «воплощения» [«entification» – Valsiner, 2007], и, таким образом, отделение себя от своего расстройства, на профессиональном языке определяется как экстернализация проблемы и во многих случаях является терапевтичным. К примеру, человеку с обсессивно-компульсивным расстройством полезно думать о каких-то своих мыслях как о том, что «это мой ОКР проявляет себя» или «побуждает» сделать что-то. Этот экстернализующий взгляд – «есть мой ОКР, а есть я, который может ему сопротивляться» – становится эффективной психотерапевтической техникой (прежде всего в КПТ и конструктивистских подходах). Однако любая метафора имеет ограниченную применимость. Экстернализация по этому же лекалу: «мой СДВГ побудил меня накричать на коллег» или «мой травматичный опыт заставляет меня обижаться на ваши слова» может быть описана как избыточная, способствующая не совладанию с симптомом, как в приведенном выше примере с ОКР, а снятию ответственности за свои поступки за счет их атрибуции неподконтрольным индивиду причинам. Расстройство, оккупировавшее мою психику, является удобным объектом для такого атрибутирования, что можно рассматривать как пример конститутивной моральной удачи согласно концепции Томаса Нагеля [Nagel, 1979].
Любой желающий может загуглить и обнаружить в интернете сотни мемов, визуально описывающих различные расстройства в виде монстров, присутствующих в психике. Эти изображения не просто наглядно иллюстрируют феномен «воплощения», но и работают как фреймирующий агент, визуальный нарратив.
Таким образом, вовлекаясь в социальные практики «самодиагностирования», индивид реализует важные задачи по снижению дистресса, упорядочиванию и приданию смысла переживаниям, а также снижению ответственности за проблемы и неудачи. Но как и любая хорошая технология, эта практика не останавливается в развитии и на следующем его витке она может вести к использованию диагноза как самоидентификации. Как показали недавние исследования, люди, прошедшие самодиагностику в виде тестов в соцсетях, все чаще ограничиваются ею, даже не обращаясь к психиатру за верификацией диагноза и терапией [Redshow, 2023]. То есть для них принципиальной целью все чаще становится выстраивание медикализирующего самонарратива и последующей самоидентификации, например, с категорией «нейроотличного» («я – аспи»), а не избавление от предполагаемых симптомов.
Процесс самоидентификации с диагнозом, помимо объяснения эмоционального страдания и придания ему смысла, иногда приобретает и еще один аспект. «Жизнь с диагнозом», по крайней мере для некоторых людей, может стать новым перспективным вариантом реализации своего уникального личного проекта. Социальный выигрыш как минимум двояк: он может заключаться в приобщении к субкультуре субъективно привлекательных сообществ самопомощи, а может состоять в развитии соответствующего «персонального брэндирования», помогая себе таким нестандартным образом реализовывать все ту же неолиберальную траекторию успеха. Например, психолог, транслирующий в соцсетях собственную «жизнь с диагнозом», может формировать на этой основе уникальное предложение на рынке пси-услуг, становясь ролевой моделью для следующих генераций желающих воплотить эту стратегию. Таким образом, идентифицирующийся с расстройством индивид получает шанс «вернуться в гонку» достигаторов, имея в активе хороший апгрейд и новые возможности.
Подытоживая, мы похоже можем говорить о новой практике «технологий себя», новом влиятельном диспозитиве, который незаметно и комплементарно обстоятельствам дополнил либо заменил предшествующие, например достигаторство и «улучшайзинг» среди определенной, все расширяющейся прослойки людей, прежде всего «когнитариев».
Для этой категории индивидов основополагающий принцип «познай самого себя», лежащий, согласно Фуко, в основе технологий себя, принял конкретную форму психиатризирующего диспозитива и соответствующих ему практик. Уникальные черты этих практик, отличающие их, например от эллинистической и христианской традиций – во-первых, их сциентистский, технологизирующий характер, и, во-вторых, вытекающая из этого их неосознаваемость самим практикующим. Новые герменевтики себя не воспринимаются индивидом как таковые, мимикрируя под социальную практику установления диагноза и терапии расстройства, заимствованную из общемедицинской модели.
Одной из центральных опасностей этого нового влиятельного диспозитива стоит рассматривать эффект десубъективации, о котором писал Джорджо Агамбен, определяя диспозитив вообще как «любую вещь, обладающую способностью захватывать, ориентировать, определять, пресекать, моделировать, контролировать и гарантировать поведение, жестикуляцию, мнения и дискурсы живых людей» [Агамбен, 2012].
В свете этого описываемая практика – изобретение себя через самоидентификацию с диагностической, или шире, любой психологизирующей категорией это конечно десубъективация, поскольку предполагает отнесение себя к определенному классу с последующей трактовкой своего опыта, исходя из факта принадлежности к этому классу понятий и задаваемых им фреймов. Можно сказать, что это частичная десубъективация – ровно в той степени, в которой человек склонен рассматривать себя как детерминированного своей травмой, аффективным расстройством или нейроотличием. Основная угроза такой десубъективации может быть признана в том, что индивид, попадая в петлю самореференции, обкрадывает сам себя в возможностях объяснить собственный опыт, концептуализировать свои трудности для расширения доступных для себя вариантов жизни.
Примечания:
1. О полемике относительно, например, научного статуса диагноза СДВГ и сциентизме в этой теме см. Timimi, 2018.
2. Эпистемических, то есть объектов научного познания и интервенций. Эпистемические объекты, в том числе психиатрические диагнозы, дискурсивны в том смысле, что они существуют только тогда, когда они концептуализированы лингвистически [Brinkmann, 2016]
Литература:
- Агамбен Дж. (2012) Что современно? — К.: Дух і Літера. — 78 с.
- Бён-Чхоль Хан (2024). Топология насилия. Критика общества позитивности позднего модерна.— М. Издательство АСТ.— 192с.
- Фуко M. (2007) — Психиатрическая власть — Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1973—1974 учебном году. — СПб.: Наука. —450 с.
- Brinkmann, S. (2016) Diagnostic cultures: a cultural approach to the pathologization of modern life. Routledge.
- Illouz, E. (2008). Saving the modern soul: Therapy, emotions, and the culture of self-help. Univ of California Press.
- Furedi, F. (2004). Therapy Culture:Cultivating Vulnerability in an Uncertain Age.(1st ed.). Routledge.
- Hacking, I. (1995a). Rewriting the Soul. Princeton, NJ: Princeton University Press.
- Hacking, I. (1995b). The Looping Effect of Human Kinds. In D. Sperber, D. Premack, & A.J. Premack (Eds), Causal Cognition: A Multidisciplinary Debate. Oxford: Clarendon Press
- Nagel, T. (1979). Moral luck. Mortal Questions [New York: Cambridge University Press, 1979], 31-32.
- Redshaw, L. (2023). Is Self-diagnosis on social media helping or hurting people’s health? Tebra. com-The Intake.
- Rimke, H. (2020). Self-help, therapeutic industries, and neoliberalism. In The Routledge international handbook of global therapeutic cultures (pp. 37-50). Routledge.
- Timimi C. (2018) The Scientism of Attention Deficit Hyperactivity Disorder (ADHD) — Mad In America
- Valsiner, J. (2007). Culture in Minds and Societies: Foundations of Cultural Psychology. New Delhi: Sage.