Осколки парадоксальных мыслей и острых наблюдений Жана Бодрийяра в компоновке Алексея Кардаша. Следы и свидетельства провокаций, призванные отразить то, что французский мыслитель считал важным для понимания современной культуры.
Про переизбыток информации. Написано и распространено столько знаков и сообщений, что они никогда не будут прочитаны. К счастью для нас! Ибо даже с той малой частью, которую мы абсорбируем, с нами происходит нечто, подобное казни на электрическом стуле.
О потреблении. Потребление — это миф, то есть это слово современного общества, высказанное им в отношении самого себя, это способ, каким наше общество высказывается о себе.
Про развлечения. Никогда не известно, извлечет ли из вас тот или иной контакт, тот или иной опыт (Новый год на Канарах, угорь в виски, Prado, L.S.D., любовь по-японски) «ощущение». Теперь не желание, даже не вкус, не специфическая склонность введены в игру, а масштабная любознательность, движимая диффузной навязчивостью, — это «fun-morality», или императивный приказ развлекаться, использовать до дна все возможности, заставить себя взволноваться, наслаждаться или доставлять удовольствие.
Про антипотребление. Существует также самый «современный» целостный синдром антипотребления, которое в основе является метапотреблением и выполняет роль культурного показателя класса. Средние классы, будучи в этом наследниками великих капиталистических динозавров XIX и начала XX в., склонны скорее к хвастливому потреблению. В этом они культурно наивны.
О западной культуре. Западная культура сохраняется только благодаря стремлению всего остального мира получить доступ и присоединиться к ней. Когда возникает минимальный признак отказа, малейшее ослабление этого желания, то Запад теряет соблазн в собственных глазах.
О системе. Система несёт в себе что-то самоубийственное, что-то, что идёт слишком далеко — за пределы собственного конца.
О демократии. Демократическая система функционирует все менее и менее эффективно. Она функционирует чисто статистически — люди голосуют и так далее. Но политическая сцена шизофренична. Массы, о которых идет речь, остаются полностью вне этого демократического дискурса. Люди не имеют к этому никакого отношения.
Про пассивность масс. На уровне своих убеждений, проекции своих ценностей, массы не являются ни левыми, ни правыми. Что меня интересует, так это то, что все усилия, направленные на мобилизацию масс, по сути, напрасны. За уходом от принятия решений, за поверхностными суждениями, скрывается сопротивление масс политике как таковой, так же как и сопротивление системе эстетизации и культурализации.
О пресыщении свободой. Со свободой происходит то же, что и с информацией: в умеренном количестве это благо, в избыточном — зло. Наступает эффект пресыщения: количество свободы нарастает и параллельно растёт тоска, тревога. Когда ты несвободен, единственное твоё стремление — освободиться: свобода представляется идеалом. Но когда ты свободен, ты начинаешь задавать себе массу вопросов и в душе твоей поселяются тревога и ужас.
Была ли война в Заливе? Усилиями медиа, эта война высвобождает возрастающую по экспоненте массу глупости, и это не специфическая военная тупость, которой всегда предостаточно, а функциональная, профессиональная глупость тех, кто проповедует это событие в своих бесконечных комментариях.
О терроризме. Такова суверенная гипотеза: в том и дело, что терроризм, в конечном счете, не имеет ни смысла, ни цели и не определяется своими «реальными» политическими и историческими последствиями. Но, как ни парадоксально, именно потому, что он не имеет смысла, он становится событием в мире все более перенасыщенном смыслом и эффективностью.
О господстве. Что произойдет с господином без раба? В итоге он начнет терроризировать сам себя. А с рабом без господина? В итоге он начнет эксплуатировать сам себя. Теперь обоих объединяет современная форма добровольного рабства: оба порабощены информационными и вычислительными системами — общей эффективностью [управления], общей производительностью. Мы стали, по крайней мере виртуально, властелинами этого мира, но объект этой власти, конечная цель [финальность] этого господства — исчезли.
Про тотальность банальности. Всё становится равноценным, эквивалентным, и в этот момент всеобщего упрощения окончательно уходят страсть, идеал. Упадок ли это — не знаю. Скорее речь идёт о движении к тотальной банальности.
О реальных объектах. Я не хочу возвращаться к какому-то реальному объекту. Это означало бы поддерживать ностальгию правых. Я знаю, что этого объекта не существует, так же, как и истины, но я сохраняю желание взгляда, который является своего рода абсолютом, божественным суждением, по отношению к которому все другие объекты проявляются в своей незначимости.
Про рекламу. Реклама фактически внушает вам: «Общество всецело приспосабливается к вам, так интегрируетесь же и сами в него», — но эта взаимность, конечно, с подвохом: к вам приспосабливается чисто воображаемая инстанция, вы же взамен приспосабливаетесь ко вполне реальному социальному строю.
Про конец всего. Может быть, это предрассудок с моей стороны, но в духе 1968 года я полагаю, что наступил конец философии, как и многого другого. Сохранился словарь, сохранились школы, однако, смысл всего этого бесповоротно изменился.
О соблазне. Соблазн — это всегда соблазн зла. Или мира.
О любви. Любовь — это конец правила и начало закона. Любить кого-то — значит, вращаться вокруг него как мертвая звезда, и погружать его в черный свет. Вся ставка сделана на запредельное требование эксклюзивности на всё человеческое существо как оно есть.
Про соблазн и злой дух страсти. Есть нечто сильнее, чем страсть: иллюзия. Сильнее, чем секс или счастье: страсть иллюзии. Соблазн, соблазн, всегда соблазн. Расстроить эротическую силу властной силой игры и стратагемы — устроить ловушку в самом опьянении любви и прямо с седьмого неба мастерски проторить ироническую дорогу в ад — это и есть соблазн, это и есть форма иллюзии, это и есть злой дух страсти.
Про секс. Секс, как, впрочем, и производственные отношения, был слишком прост. Никогда не поздно преодолеть Фрейда вместе с Марксом.
О половых различиях. Фактически, сексуальность, в своей биологической и претенциозной очевидности, отмечает самое слабое и самое незначительное различие, то, которое приходит, когда все другие теряются.
О здоровье. Сегодня мы стремимся не столько к здоровью, которое представляет собой состояние органического равновесия, сколько к эфемерному, гигиеническому, рекламному ореолу тела, что есть совершенство гораздо большее, нежели просто идеальное состояние. Что же касается моды и внешнего вида, мы жаждем отнюдь не красоты или обольстительности, мы жаждем обличья.
Про порно. Непрерывный стриптиз, этот фантазм открытости секса, этот сексуальный шантаж, — если бы все это было настоящим, то это было бы по-настоящему невыносимо. На самом деле, уже невозможно обнаружить и порнографию как таковую, потому что порнография практически повсюду, а ее сущность проникла во все визуальные и телевизионные технологии.
Об устранении другого. Устраняя другого во всех его проявлениях (болезнь, смерть, негативность, насилие, странность), не говоря уже о расовых и языковых различиях, устраняя все сингулярности (единичности) во имя распространения полной позитивности, мы занимаемся устранением самих себя.
О культуре. Культура всегда была лишь коллективным распределением симулякров, которому сегодня противопоставляется принудительное разделение реальности и смысла.
О постмодерне. Для начала неплохо бы разобраться с термином «постмодернизм», который применяется слишком произвольно. До такой степени произвольно, что я бы назвал это понятие неопознанным теоретическим объектом.
Про истинность изображения. В этом смысле, большинство фотографий (но также и медийные образы — все, что составляет «визуальное») не являются истинными изображениями. Они — лишь репортаж, ставший реалистическим клише или эстетической концепцией, порабощенными идеологией. Фотография всегда есть скрытое послание Смерти из Самаркандской истории.
О возникновении и роли иронии. В качестве компенсации за утрату иллюзии мира появилась объективная ирония этого мира. Ирония как универсальная и духовная форма дезиллюзии мира.
Про искусство. Искусство стало иконоборческим. Современное иконоборчество заключается не в том, чтобы уничтожать образы, а в том, чтобы их фабриковать, создавать изобилие образов, в которых нечего созерцать.
Про заговор искусства. В этом все двуличие современного искусства: оно претендует на ничтожность, незначительность, нонсенс, стремится к нулю, в то время как уже является ничем.
О добре и зле. К добру человек испытывает всего лишь стремление, а к пороку — тягу, которую можно сравнить с сексуальным чувством.
Про экспоненциальное развитие зла. С началом тотальной экстраполяции Добра (гегемония позитива над любой формой негатива, исключение смерти и всякой силы, противостоящей господству — торжество ценностей Добра по всем направлениям) — этот баланс нарушился. Начиная с этого момента, Зло как бы приняло форму скрытой автономии, и развивается теперь по экспоненте.
О своём поколении. Когда в 1977 году появились Бернар-Анри Леви и другие, я совершенно не был с ними согласен. Я принадлежу скорее к поколению Лиотара, Деррида, а к «новым философам» не имею никакого отношения. (…) Лиотар, мы длительное время были с ним близки, сейчас же немного отдалились. Напротив, я не ощущаю никакой близости с Деррида. А Делёз мне очень нравится, (…) хотя без Гваттари.
Про Ролана Барта. Прежде всего, я чувствую сродство с Роланом Бартом, выраженное избирательное сродство у меня именно с ним.
Про технологии. Сопротивление компьютеру у меня церебральное.
О себе. Я не знаю, кто я такой. Я — симулякр самого себя.
Автор текста: Жан Бодрийяр.
Составитель текста: Алексей Кардаш.