Иван Кудряшов о языковых проблемах, физиологических, культурных и психологических нюансах восприятия запахов, которые в совокупности способны лечь в основание такой дисциплины как антропология запахов.
Проблема, которую можно было бы положить в основу целой отрасли — антропологии запахов или ольфакторной антропологии, крайне проста. Что в нашем обонянии от природы, а что от культуры?
Как ни странно, об этом мы знаем крайне мало. Намного меньше, чем о той же проблеме в отношении зрения или слуха (в этой области различные, в т.ч. кросскультурные исследования ведутся с середины ХХ века). Количество серьезных эмпирических исследований равно как и культурно-философских рефлексий вопросов обоняния крайне мало. В первом случае приходится посетовать еще и на закрытость части данных (корпоративные исследования и экономические тайны), во втором — на глупые стереотипы гуманитариев, до сих пор избегающих «приземленных» тем (вроде еды или развлечений, а еще недавно в этом статусе находились исследование сексуальности, телесности и привычек).
Удивительно, но если вы порасспрашиваете случайных людей о том, что же определяет наше восприятие конкретного запаха, то в подавляющем большинстве случаев услышите что-нибудь о биологии. Дескать, запахи естественны для нас, а потому при восприятии их, наш организм тут же сообщает — о перспективах (съедобное, вкусное, лечебное, годится для спаривания) или об опасностях (вредное, ядовитое, несет угрозу). Да, спасибо эволюции за это. Разве что утонченные натуры, а также любители психоанализа и Пруста, рискнут вставить ремарку о том, что запахи тесно связаны с воспоминаниями. В общем культура пишется поверх природного закона и добавляет лишь штрихи к портрету.
Увы, а я думаю, что к счастью, это не так. Запахи тесно связаны с эмоциями, а доля врожденного в них крайне мала (об этом подробнее, например, в работе «Как рождаются эмоции» Лизы Фельдман Барретт). Как отмечает Мюшембле, и я склонен в целом с ним согласиться: обоняние — единственное чувство, которое основано на приобретенном опыте. Удовольствие, отвращение или тревога — это не суть сигнала, а научение его распознавать таким. Единственным исключением являются, пожалуй, едкие ароматы, явно провоцирующие реакцию отторжения (кашель, чихание, слезы, ожоги и т.п.). Но, например, отвращение к запахам гниения, брожения, тления, в том числе к запахам тела и его выделений — это строго говоря, элемент культуры, а точнее, только некоторых культур.
Тщательный анализ истории Запада и других культур демонстрирует множество вариаций отношения к таким запахам, а не универсальное неприятие. Например, уже упомянутый Мюшембле в работе «Цивилизация запахов» анализирует быт европейских городов XVI-начала XIX вв. и обнаруживает много необычного по сравнению с нашей эпохой всеобщей дезодорации. Культурное научение, впрочем, легко показать и на пищевых привычках некоторых народов: сыр с плесенью у французов и лимбургер, лютефиск и сюрстремминг у шведов, копальхен северных народов, дуриан, корейский деликатес хонгео и китайский вонючий тофу, даже русская квашенная капуста многим иностранцам кажется ужасной. Но для представителей той культуры нет никакой проблемы в сосуществовании с этими ощущениями. Так, где здесь врожденные (хотя бы) склонности?
Я больше скажу, во многих привычных продуктах присутствуют дурнопахнущие составляющие, но именно это усиливает впечатления вкуса. Например, оливки содержат альдегиды и кетоны, которые вы с детства учитесь распознавать как признак испорченной еды (они образуются при самоокислении жиров и пахнут похоже на ацетон и прогорклое сливочное масло, а вместе как подогретая несвежая еда). Может поэтому дети сперва их принимают в штыки.
Впрочем, как заметил бы специалист по ароматам: все дело в дозе и контексте. Те же альдегиды в малых дозах пахнут как элементы цветочных ароматов (ваниль, апельсин, дыня, ландыш). В каком-то смысле даже наша физиология подкрепляет гибкость человеческого восприятия в отношении разного рода зловония. Ведь по сути именно к запахам (за исключением тех, что раздражают слизистые и покровы) мы привыкаем быстрее всего: сильный стимул зрения притупляется долго, слуха и вкуса — чуть быстрее, на запах, точнее на его игнор или ослабление уходит всего 15-20 минут. Кстати, подобно носу, который вы все время видите и не видите, вас собственный запах всегда присутствует, но не распознается вами.
Вообще, вдруг кто не знает: запах — важный элемент распознавания вкуса еды. Можете проверить это на простом домашнем опыте: заткнув плотно нос и завязав глаза, попытаться различить ломтик яблока и лука. Я собственно и заинтересовался этой темой в первую очередь поэтому (но не только). Часть населения, получившая от ковида пропавшее обоняние, знает о чем речь. Лично для меня этот опыт был психологически тяжел: я не просто лишился ощутимой доли удовольствия от пищи, но и приобрел крайне странные ощущения вкуса от некоторых блюд (ну как странные, скорее мерзкие). Хотя есть и много других причин почему это интересно.
Опять же вернемся к прустовской теме: многие специалисты, исследователи мозга, писатели, философы задавались вопросом (и продолжают) — почему мы любим то, а не это? Как так выходит, что во взрослом состоянии мы любим красное или белое вино, запах роз или аниса, меха или кожу, кофе или чай и т.п.? На мой вкус впечатления и встречи из нашей биографии все же лучше объясняют подобные фиксации. В любом случае такой материал крайне интересен не только психологу, но и антропологу.
Отчего мы столь доверчивы к любым теориям в области запахов?
Люди запросто поверили в то, что человек сильно уступает животным в этой способности. Но точно так же легко в обиход вошла теория о чудесных феромонах, соблазняющих противоположный пол (их наличие доказано у насекомых, у млекопитающих и людей — нет). Эзотерики, психологи и маркетологи на ура принимают версию о том, что аромат способен сильно влиять на поведение — при медитации, ароматерапии или в покупках. Запах цепляется за любые наши предрассудки и стереотипы, он легко пристает к ассоциациям. Так, например, запах одинаково часто рифмуется как с индивидуальностью (запах неповторим, по нему мы выбираем партнеров, с его помощью оживляем уникальное впечатление), так и с коллективными/универсальным для всех людей вещами (по запаху мы опознаем человека другой культуры или некоторых профессий, а также младенцев, юных и стариков).
Возможно, это связано с тем, что в наших языках (например, индоевропейских) превалирует странный способ говорить об ароматах. Базовый словарь запахов в целом у нас беден, но легко расширяется через прилагательное от вещи (запах ели — еловый запах). Более того, большинство таких языков часто склонно к обилию метафор, заимствованных из других систем восприятия — кинестетики (теплые, тяжелые, мягкие ароматы), вкуса (сладкие, свежие, приторные), слуха и зрения (специалисты говорят о нотах, тонах, оттенках, палитрах духов и т.п.). Очевидно для подобного решения в ходе зарождения и эволюции языков были свои причины. Крайне интересные не только лингвисту, но и антропологу.
Область мозга (миндалевидное тело), отвечающая за распознавание запахов, тесно связана и с эмоциями. Скорее всего, изначально для человека была актуальна прежде всего самая простая сигнальная функция запаха (поиск еды и сексуального партнера, избегание хищников и ядов), для которой мы активно используем простую бинарную систему слов, маркирующую «хороший» и «плохой» запах. Например, в русском хорошо заметно множество синонимов дурного запаха по сравнению с положительным «благовонием» и нейтральными «ароматом» и «запахом» (собственно даже слово «вонь» из нейтрального в итоге перешло в негативное). Все–таки первобытных людей не стоит представлять эдакими эстетами, наслаждающимися оттенками запахов. Однако вероятно неверно всерьез и некритично воспринимать и представление о том, что движение в сторону цивилизации означает для нас потерю/ослабление элементов животного, к коему сильное обоняние мы склонны причислять более всего (кстати, почему?).
Современные исследования показывают, что ольфакторная чувствительность человека явно не уступает большинству млекопитающих, хотя считается, что уступает степени дифференцированности прочих чувств. Кстати, самое сильное обоняние среди млекопитающих по версии ученых не у собак, а у кошек. Многие книги приводят следующие цифры: нос человека различает 10 тысяч запахов (10 в 4-й), тогда как глаз — миллион оттенков, а ухо около 500 тысяч тонов (10 в 6-й). В 2014 году, правда, вышло исследование, утверждавшее, что ароматическая палитра человеческого мозга состоит из триллиона запахов (10 в 12-й). Так что сперва нужно еще решить, что мы считаем — доступные сознанию восприятия или полученные. Спор о методологии и результатах той статьи до сих пор продолжается.
Однако для человека, живущего в городе (начиная с царств Египта и Месопотамии) ароматы, благовония и запахи — это один из важнейших элементов жизни. Сперва выступающий как часть диалога с богами и ключевых жизненных ритуалов, вроде рождений, свадеб, похорон и т.п., а затем приходят в медицину, эстетику, эротические и соблазняющие практики, кулинарию и, конечно, язык, в том числе язык искусства. Запах и слово, запах и страсть, запах и творчество в культуре крайне тесно сплетены, почему же мы не изучаем это?
Когда-то Гуссерль провозгласил лозунг «Назад к вещам», но отчего бы не вернуться к самому забытому виду восприятия — к обонянию, которое намного больше знает о реальном мире (ведь состоит он не из одиноких вещей, а из тонких сплетений взаимных влияний и контекстов), чем нам кажется. В этом плане самая серьезная проблема в изучении запаха — это то, что он по сути довербален, потому-то его словарь метафоричен, а все классификации субъективны и неполны. И все же ароматы и зловония для нас — своеобразный язык, которым с нами говорит мир и которым мы посылаем другу другу сигналы в обществе. Современное общество попросту не умеет им (в большинстве своих членов) пользоваться и не учит этому, предпочитая готовые решения или постоянные попытки скрыть/устранить запах вместе со всем, что он будит.