Смерть принято считать одной из центральных тем классической философии. Зачастую мыслители довольно далеки от неё в непосредственный момент своих рассуждений или по крайней мере не подозревают, что близки. Эпизоды философии на грани, как повелось с суда над Сократом, обычно сопровождаются художественный драматизмом или налетом пафоса. При этом, в современной философии есть интересный пример совершенно спокойного высказывания на грани собственной смерти. «Огонь жизни» считается последним эссе пионера постаналитической философии Ричарда Рорти.
Алексей Кардаш перевёл лаконичное и трогательное эссе Ричарда Рорти, в котором философ, предполагая скорую смерть, рассуждает о стихах и человечности.
В эссе под названием «Прагматизм и романтизм» [1] я попробовал воспроизвести аргумент из «В защиту поэзии» Шелли. Романтизм основывается на утверждении, что разум может следовать только по уже существующим в воображении путям. Нет слов – нет аргументации. Нет воображения – нет новых слов. Нет таких слов – нет интеллектуального и морального прогресса.
Я закончил эссе противопоставив способность поэтов давать нам более богатый язык попытке философов получить нелингвистический доступ к подлинно реальному (really real). Мечта Платона о таком доступе сама по себе была великим поэтическим достижением. Но ко времени Шелли, утверждал я, эта мечта выдохлась. Сейчас мы в большей мере, чем Платон, способны осознать нашу конечность – признавая, что никогда не сможем соприкоснуться с чем-то большим, чем мы сами. Вместо этого мы надеемся, что с веками благосостояние людей возрастёт, потому что язык наших потомков будет иметь больше ресурсов. Наш словарный запас для них будет выглядеть также, как для нас словарный запас наших примитивных предков.
Здесь, как и в своих прошлых работах, я использую слово «поэзия» в широком смысле. Я расширяю понятие «сильного поэта» Гарольда Блума, дабы включить в него тех прозаиков, которые создали новые языковые игры, чтобы мы в них играли – такие люди, как Платон, Ньютон, Маркс, Дарвин и Фрейд, а также стихотворцы вроде Мильтона и Блейка. Эти игры могут включать в себя математические уравнения, индуктивные аргументы, драматические нарративы, или (в случае стихотворцев) просодические инновации [2]. Но различие между прозой и стихом неуместно для моих философских целей.
Вскоре после того, как я написал «Прагматизм и Романтизм», у меня диагностировали неоперабельный рак поджелудочной железы. Через несколько месяцев, когда я узнал плохую новость, я пил кофе с моим старшим сыном и гостившим у меня двоюродным братом. Мой брат (баптистский священник) спросил, не обращаюсь ли я в своей ситуации к вере и религиозной тематике, на что я ответил: «Нет». «Ну, а что насчёт философии?» — спросил сын. «Нет», — повторил я, ничто из прочитанной и написанной мной философии, похоже, даже частично не относилось к моей ситуации. Я не спорю ни с аргументом Эпикура про иррациональность страха смерти, ни с позицией Хайдеггера о том, что онтотеология [3] происходит из попытки уклониться от нашей смертности. Но ни атараксия (свобода от беспокойства), ни Sein zum Tode (бытие ко смерти) не казались подходящими способами описать моё положение.
«Оказалось ли что-нибудь вообще из прочитанного тобой полезным?» — упорствовал сын. «Да, — неожиданно выпалил я, — поэзия». «Какие стихи?» — спросил он. Я процитировал два старых стишка, которые недавно вспылил в моей голове и странным образом ободрили меня. Это были самые цитируемые строчки из «Сада Прозепины» Суинберна [4]:
Благодарим вас, боги,
Что жить нам не века.
Что ночь за днем настанет,
Что мертвый не восстанет,
Дойдет и в море канет
Усталая река.
и стиха Лэндора «На его 75-ти летие» [5]:
Любил Искусство – но Природа
Всегда была на первом месте.
И согревал огонь мне руки,
Огонь, что Жизнью здесь зовётся.
Огонь слабеет, и без муки
С душою тело расстаётся…
Эти медленные изгибы и мерцающие огоньки тлеющих углей текста принесли мне чувство успокоения. Думаю, что проза не смогла бы дать сравнимый эффект. Не только образность, но рифма и ритм необходимы, дабы возникло это ощущение. В подобных строках все три изобразительных средства, словно в заговоре, создают ощущение сжатия и, соответственно, воздействия, которого может достичь только стих. По сравнению с кумулятивными (точными) зарядами, придуманными стихотворцами, даже лучшая проза кажется неорганизованной.
Не смотря на то, что различные отрывки из стихов временами значили для меня многое в моей жизни, сам я никогда не мог писать (не считая машинальной писанины сонетов по ходу скучных заседаний факультета). Вместе с тем я ещё и не слежу за творчеством современных поэтов. Когда я читаю стихи, это в основном то, что понравилось мне в подростковом возрасте. Предполагаю, что моё неоднозначное отношение к поэзии, в узком смысле [6], является результатом эдипальных осложнений из-за отца поэта [7].
Как оно обычно бывает, теперь бы я хотел, чтобы в моей жизни больше времени было отдано стихам. Не потому, что я боялся упустить истины, невыразимые в прозе. Таких истин нет. Суинберн и Лэндор не знали о смерти ничего такого, что не смогли понять Эпикур и Хайдеггер. А скорее потому, что моя жизнь была бы более полной, знай я на память больше хрестоматийных стихов. Точно также, как если бы я успел завести больше близких друзей. Культуры с богатым вокабуляром более человечны, отдалены от зверей, нежели обладатели бедного словарного запаса. Так и каждый человек более человечен, когда в его воспоминаниях есть обильный запас стихов.
Примечания:
[1] В этом эссе Рорти рассматривает прагматизм (в лицах Джеймса и Дьюи) и романтизм (в лице Перси Биш Шелли), как парадигмально близкие течения, которые реагируют на идею о том, что существует нечто внечеловеческое с чем человек, тем не менее, каким-либо образом соприкасается. По его видению, никто, кроме людей, изучавших философию, больше не беспокоится насчёт того, как соотносятся проявления реальности с ней самой. [2] Просодия в стиховедении — учение о метрически значимых элементах речи. В качестве просодической инновации можно привести в пример верлибры Уитмена или реформу русского стихосложения, начатую Тредиаковским. [3] Учение о бытии Бога. [4] Здесь в переводе Р. Облонской. [5] На самом деле Рорти цитирует стих под названием «Dying Speech of an Old Philosopher». Здесь в переводе Е. Фельдмана. [6] То есть, просто ко стихам, исключая математические формулы и т.д. [7] Здесь Рорти рекомендует прочитать стихотворение «Ребёнок солнца» из одноименного сборника 1926 года за авторством Джеймса Рорти. На момент создания этого перевода затруднительно найти даже оригинал стиха.