Александр Косенков разбирает идею Шошаны Зубофф о наступлении эпохи надзорного капитализма.
В апреле 2009 году жители английской деревни Бротон увидели автомобиль с закрепленной на крыше камерой. Внезапный приезд вызвал возмущение. Жители выстроились в живую цепь и заблокировали машину, требуя прекратить съемку. До вызова полиции и уж тем более кровопролития дело не дошло: водитель попросту покинул деревню.
Малозначительная на первый взгляд история оказалась в центре внимания прессы: инцидент в Бротоне – один из эпизодов разработки функции просмотра улиц (Street View) корпорацией Google, которая столкнулась с местными жителями, не пожелавшими делать дома и лужайки достоянием общественности. Экспансия Google, для которой и требовались автомобили с камерами, побудила журналистов, политиков и рядовых граждан погрузиться в обсуждение проблем сбора данных, приватности, а также влияния наступающих по всем фронтам технологических корпораций. Спустя десятилетие после инцидента в Бротоне эти вопросы не потеряли своей актуальности, поскольку возможностей стать невольным донором данных для корпораций стало больше. Вместе с тем проблемы персональных данных и институционального надзора легко теряются в квази-деонтологических рассуждениях о том, что «хорошим людям нечего скрывать», а потому сегодня необходимы интеллектуальные усилия, чтобы ясно видеть масштабы и последствия мутаций приватности.
Шошана Зубофф, автор книги «Эпоха надзорного капитализма», повествуя о приключениях Google в Англии, отмечает, что резонанс, критика корпорации и даже судебные разбирательства не остановили ее наступление, а Street View отнюдь не канула в лету. Но ей интересен не сам эпизод, а его контекст и место в гораздо более глобальном процессе – переходе капитализма на новую стадию развития, что и является предметом ее повествования. Следует подчеркнуть, весьма примечательного повествования. Надзорный капитализм – это броская характеристика общества, автор которой, отвечая на насущные вопросы, создает проработанную и многогранную концепцию, отражая в ней и характеристику современности, и ее исторические истоки, и перспективы последующего развития.
Настоящее: сбор данных и прогнозные модели
Технологические корпорации разрабатывают и распространяют продукты (от робота-пылесоса Roomba до социальной сети Instagram), посредством которых собираются данные о пользователях. Часть генерируемых данных используется для совершенствования самого продукта, а другая, называемая Зубофф поведенческим излишком – для разработки моделей, позволяющих прогнозировать поведение индивида. Вместе с этим появляются и новые рынки – рынки поведенческих фьючерсов, где бизнес и рекламодатели (а в перспективе, возможно, каждый желающий) могут приобрести «вероятностную информацию» о пользователе. Следовательно, персональные данные и оставляемые пользователем цифровые следы уместно рассматривать как сырье, переработка которого приносит доходы как бизнесу и рекламодателям, стимулирующим потребление, так и самим технологическим корпорациям, продающим ценные модели прогнозирования.
Ввиду того, что доходы должны постоянно расти (а их необходимо направлять как минимум на совершенствование инструментов извлечения данных и получение конкурентных преимуществ), цифровизация становится всеохватывающим процессом, направленным вширь и вглубь. Вширь в ходе повсеместного внедрения цифровых технологий в производство, образование, медицину, городскую инфраструктуру и вглубь в ходе разработки продуктов, способных извлекать данные о самой личности, его здоровье, вкусах и слабостях.
Главная жертва надзорного капитализма – индивид (обычно беспомощный и пассивный в сюжетах Шошаны Зубофф), однажды опьяненный безграничными возможностями технологий. Корпорации, по словам Зубофф, принуждают индивида к кабальной сделке, обменивая цифровые продукты на его данные, а также ловко обходят законы и «продавливают» технологии даже сквозь возмущенные возгласы общественности, как в случае с вышеупомянутой функцией просмотра улиц Google. Конечно, в свойственной критической манере технологические корпорации изображаются Зубофф всадниками, беспрепятственно сметающими всё и всех на своём пути. Однако если рассматривать подобные случаи более детально, то общественный резонанс, критика и судебные разбирательства также оказываются важными слагаемыми ситуации, из которых формируется не столь драматичная действительность, как ее изображает автор. В случае Street View это были и штрафы, и суды, и внутренние расследования в самом Google. Если же говорить о более актуальных эпизодах противостояния с технологическими корпорациями, то достойна упоминания борьба Facebook и американских властей последних лет, весьма болезненно отразившаяся как на репутации Марка Цукерберга, так и на доходах самой корпорации. Все же следует признать, что даже если отдельный субъект в большинстве случаев и беспомощен перед мощью корпораций, то различные группы и сообщества (в том числе внутри самих корпораций) имеют ту или иную степень влияния.
Следствия формирования надзорного капитализма – разделение знания и асимметрия власти, для разъяснения природы которых Зубофф использует метафору двух текстов. С одной стороны, есть пользователь, который отправляет поисковые запросы, ведет страницы в социальных сетях, ставит лайки, создавая таким образом собственное пространство в сети (первый текст). На другом полюсе находятся технологические корпорации, которые, анализируя данные, формируют второй текст. И если к первому тексту индивид имеет доступ (хоть им в полной мере и не владеет), то второй находится в руках корпораций, которые обладают как сокровенными знаниями об индивиде, так и технологиями, позволяющих эти знания приумножать. Весьма любопытно в этом случае сопоставить метафору Зубофф с идеями Лиотара (сколь бы далеки не были друг от друга авторы), обозначив первый текст как нарратив, а второй как нарратив о нарративе. Второй текст, конечно, хоть и не равен канувшим в лету метанарративам, но в то же время может быть рассмотрен как нечто среднее между персональной историей и большими идеологиями прошлого (вроде распространенного сегодня нью-эйджа для бизнеса, смешивающий проповеди личной эффективности с около-индуистской мистикой инсайтов и осознанности).
Именно «сакральное значение» второго текста и делает корпорации закрытыми. Иронично, что, создавая прозрачный мир, они отгораживаются от пользователей массивной стеной. Вопрошающий о методах и принципах сбора данных пользователь создает лишь «дополнительное трение», тормозящее закономерный и неизбежный (в чем пытаются убедить сами разработчики, дабы ослабить сопротивление) ход прогресса. Очевидно, пишет Зубофф, что разделение знания, асимметрия власти и непрозрачность корпораций, в конечном счете, подрывают основы демократии. Но это не единственная угроза. Если капитализм индустриального общества, задается вопросом автор, нацеленный на интенсивное и массовое производство, нанес урон окружающей природе, то каким может быть урон надзорного капитализма, для которого пользователь – ценный производитель данных? Надзорный капитализм, заключает Зубофф, несет угрозу человеческой природе.
Представленный выше образ социально-технологической действительности хоть и выкристаллизовывается у Зубофф в стройную концепцию, в общих контурах все же не уникален: у автора найдется немало единомышленников, а знакомый с критическими текстами читатель подобно опытному шахматисту предскажет (почти) все ее ходы.
Интересна же работа тем, что Зубофф, опираясь в первую очередь на марксистскую теорию, превращает «крик души» из нередко категоричных и повторяемых утверждений в полнокровное исследование, а не в очередной луддистский памфлет. При этом Зубофф не только претендует на то, чтобы погрузить марксизм в современность, демонстрируя его потенциал и актуальность: она достраивает, продолжает интеллектуальную традицию, оперируя такими понятиями как «надзорный капитализм», «инструментарная власть», «поведенческий излишек» для описания беспрецедентных последствий цифровизации. Стоит правда признать, что с новыми понятиями в книге Зубофф соседствуют и весьма сомнительные аналогии. Автор, например, сравнивает технологические корпорации с конкистадорами, которые навязывают декларации местным индейцам. Конечно, при всей яркости аналогии (а яркость и броскость свойственный автору, нередко уступая место аргументации) трудно представить, что пользователей Instagram или WhatsApp ждет участь аборигенов.
Немаловажно и то, что Зубофф уже в начале повествования делает ряд замечаний, адресованных, в том числе (а может – в первую очередь), ее наиболее пылким сторонникам. Во-первых, пишет автор, следует направлять «энергию критики» не на технологии, как это топорно делают некоторые современники, а на логику формируемого надзорного капитализма, превращающего, например, поисковую систему из инструмента ориентации в информационном пространстве в средство выкачивания данных.
Во-вторых, объектом критики, по словам автора, должны быть не все технологические гиганты (часто растворяемые технопессимистами в словосочетании Big Tech), а лишь отдельные корпорации, следующие принципам надзорного капитализма. В таком случае необходимо проводить границу между корпорациями, собирающими данные исключительно для совершенствования продукта (здесь пользователь, как следует из логики повествования, является участником, партнером и субъектом) от корпораций, извлекающих данные для третьих лиц (а здесь пользователь – объект и жертва). И потому, несмотря на критику Зубофф целой плеяды компаний, адептами надзорного капитализма и главными антигероями книги становятся Google и Facebook.
В-третьих, Зубофф пишет: демонополизация, часто рассматриваемая современниками как решение проблемы, не изменит сложившейся ситуации. Более того, она скорее приведет к появлению десятка фирм вместо двух-трех надзорных корпораций, следующих злополучной логике надзора и извлечения.
Наконец, в-четвертых, автор на протяжении всей книги говорит о новом вызове как беспрецедентном, весьма скептически относясь, например, к сравнению современности с оруэлловской реальностью «1984» или отсылками к тоталитарному опыту. Зубофф в последнем разделе находит другие, гораздо более уместные на ее взгляд аналогии и предполагаемые истоки надзорного капитализма, обращаясь к наследию бихевиориста Берреса Скиннера.
Прошлое: два модерна и неолиберальный обман
Откуда растут корни надзорного капитализма и почему сегодня он процветает? В прошлом столетии на смену личности, пишет Зубофф, с фактически предопределенной судьбой и идентифицирующей себя с семьей, классом, сословием и какой-либо другой социальной группой (человек первого модерна), приходит личность как самостоятельная единица и «открытая реальность», которую необходимо изобретать (человек второго модерна). Информационные технологии позволяют личности нового типа быть автором собственной жизни, проигрывая множество ролей в виртуальном пространстве, получая доступ к различным ресурсам и создавая контент. Вместе с тем параллельно индивидуализации укореняется неолиберальная идеология, критикуемая Зубофф. Формирование нового порядка способствует росту безработицы, социальному расслоению, перераспределению благ, а также восхвалению пресловутой руки рынка и демонизации государственного регулирования. Неолиберализм разрушает институциональный фундамент капитализма (не идеальный, но работающий), заложенный в первой половине двадцатого столетия антимонопольным законодательством, политикой Нового курса. Получается, заключает Зубофф, что индивидуализация требует поиска ресурсов для обеспечения полноценной жизни, но на каждом шагу сознающий уникальность человек второго модерна сталкивается с политическими и экономическими элитами, для которых он ничтожество. В этом автор видит экзистенциальное противоречие второго модерна.
Технологические корпорации находят ключ к человеку второго модерна и даже, по мнению Зубофф, способны проложить дорогу третьему модерну с совершенно иной моделью отношений между ними и индивидом. Здесь автор приводит в пример компанию Apple, предложившей вместе производства CD-дисков для массовой аудитории формирование персональных плейлистов. Однако мечтам, видимо, не суждено сбыться: обольстив человека второго модерна иллюзией доверительных отношений и персонального подхода, корпорации пошли по пути надзора ради баснословных прибылей, следуя заветам идеологов неолиберализма (в частности, критикуя государственное регулирование). И этот переход, следует заметить, был болезненным для самих новаторов, которые отказались от идеалов ради повышения конкурентоспособности: в случае с Google немалую роль сыграл пузырь доткомов конца 1990-ых, потребовавший от компании перейти к более эффективной бизнес-модели.
Однако вместе с индивидуализацией прошлого столетия и становлением неолиберальной идеологии произошло еще одно знаковое событие, толкнувшее капитализм в объятия логики надзора и извлечения. Теракты 11 сентября способствовали принятию законов и созданию технологий доступа, выкачивания и анализа пользовательских данных для антитеррористической борьбы. Неожиданным образом корпорации и государственные институты стали заключать продолжительные взаимовыгодные союзы, а политические элиты – видеть в трансформации капитализма больше преимуществ, чем недостатков: здесь уже идет речь не только о щедрых налоговых поступлениях и потенциальном использовании технологий в предвыборных кампаниях, но и о национальной безопасности. Отметим, что в предлагаемой концепции именно технологические корпорации, а не правительства определяют облик цифровой эпохи, с чем могли бы поспорить знающие историю технологий как Ник Срничек, напоминающего в «Посткапитализме» о роли государственных инвестиций (зачастую – революционной) в разработке микропроцессоров, тачскринов, GPS и прочих технологий.
Будущее: изменение поведения и инструментарная власть
Как следует из работы Зубофф, траектория развития надзорного капитализма во многом определяется конкуренцией корпораций. На взгляд автора, следующим шагом, который предоставит им конкурентные преимущества, будет переход от разработки прогнозных моделей к практикам изменения поведения. На этапе надзора корпорации способны прогнозировать поведение индивида, который, тем не менее, может «отклоняться» от ожидаемых действий. Например, пользователь, который просматривает видеоролики, посвященные итальянской кухне, с большей вероятностью посетит веб-сайт пиццерии, который окажется в его ленте. На следующем этапе корпорациям необходимо менять поведение для того, чтобы он обязательно посетил веб-сайт и саму пиццерию: важным становится получение именно гарантированного результата, еще более ценного для бизнеса.
По мнению Зубофф, разработка инструментов изменения поведения – дело будущего, но примеры «поведенческой интервенции» она находит уже сегодня: игрок, поглощенный Pokemon Go, часто нарушая общественный порядок и личные границы, мог обнаружить заветную цель в конкретном баре или ресторане. Судя по заветам автора, подобные практики будут неизбежно расширяться (если, конечно же, жертва надзорного капитализма ничего не предпримет). И это весьма примечательно, учитывая то, что автор критикует технологические корпорации за риторику неизбежности, которая препятствует поискам альтернативных сценариев развития, призывая индивида довериться говорящим от имени прогресса разработчикам и смириться с их наступлением. С этими тезисами автора, безусловно, можно согласиться, но в завершении книги она сама описывает будущее, в котором движение от сбора данных к изменению поведения является фактически неизбежным.
Вместе с тем именно изменение поведения посредством технологий создает условия для формирования в перспективе инструментарной власти и инструментаризма как нового социального порядка. Для того, чтобы раскрыть его сущность, Зубофф прибегает к сравнению с тоталитаризмом, который, по ее замечанию, является неуместной аналогией формируемой действительности. Инструментаризм в отличие от тоталитаризма (прежде всего, в представлении одного из кумиров автора – Ханны Арендт) безразличен к индивиду, его политическим взглядам, этнической и расовой принадлежности. Новой элите не обязательно превращать массу в единое целое, «накачивая» ее идеологическим содержанием и попутно осуществляя террор против неугодных. Истинная цель инструментаризма – повсеместная автоматизация, определенность поведения индивидов, контроль над знанием и технологиями, что в совокупности позволяет получать корпорациям гарантированные результаты и прибыли. По сути, изменение поведения и является ключевым основанием для вынесения обвинительного вердикта технологическим корпорациям. Правда, выносится он автором, искренне убежденным в неизбежности своего образа будущего, уже сегодня. Ненавидеть за предполагаемые намерения – вот одно из требований Зубофф, весьма смелых и опрометчивых.
Идейной основой инструментарной власти, по словам Зубофф, может стать радикальный бихевиоризм (неочевидный выбор – некоторые, как авторы «Кибернетической гипотезы», скорее бы обнаружили ее в кибернетике). Делая очередной экскурс в прошлое, автор обращается к работам Берреса Скиннера как родоначальника бихевиоризма. Идеальное общество для психолога, который в послевоенные годы занимался осмыслением произошедших потрясений (отраженных, в том числе, в антиутопии «Второй Уолден» (Walden Two), написанной в тот же год, что и «1984» Оруэлла), должно быть представлено совокупностью предсказуемо действующих индивидов (а значит – неспособных совершать зло), отвергавших такие понятия как судьба и душа. Другое дело, что в годы написания Скиннером бестселлера «По ту сторону свободы и достоинства» еще не было действенных технологий изменения поведения: идет 1971-ый – только два года как запущена сеть ARPANET, Intel разрабатывает свой первый микропроцессор, а результаты лабораторных экспериментов самих бихевиористов не столь убедительны, чтобы стремительно завоевывать умы. Однако сегодня можно достать запылившиеся работы бихевиористов с библиотечной полки и распространить экспериментальную лабораторию за ее пределы уже не во имя решения мировых проблем, как писал Скиннер, а во имя приумножения прибыли. Точку пересечения идей психолога и риторики новаторов Зубофф обнаруживает в работах специалиста по большим данным Алекса Пентленда. «Нам необходимо радикально переосмыслить системы общества. Мы должны создать нервную систему для человечества, которая поддерживает стабильность систем наших обществ по всему миру», – писал в 2011 году автор, который, заметим, озвучил аналогичные тезисы в более поздней работе «Социальная физика».
И за описанием наступающего будущего в книге автора следует обращение к жертвам. Еще только предстоит, пишет Зубофф, выступая уже в роли не мыслителя, а автора манифеста, сформировать новые политические механизмы и формы коллективных действий, способные обуздать надзорный капитализм (и блокировок машин уже недостаточно). На каждого единорога найдется охотник! Но начать все же следует с пробуждения и простого слова: «Довольно!». «Берлинская стена пала по многим причинам, но прежде всего потому, что жители Восточного Берлина сказали: “Довольно!”. Мы тоже можем породить много “великих и прекрасных” новых фактов, которые вернут нам цифровое будущее как человеческий дом. Довольно! Пусть это будет нашей декларацией», – ставит точку Зубофф, оставляя читателя с новым языком, требующим совершенствования, набором тезисов, требующих осмысления и наброском программы, которую еще предстоит написать жертвам надзорного капитализма.