Алексей Соловьев совместно с Иваном Кудряшовым рассуждают о том, как мечты о трансгрессии и свободном воображении стали неприглядной действительностью нашего времени.
Может быть, наступит такой день, когда перестанут понимать,
что такое безумие.
М. Фуко
Некогда Мишель Фуко в статье «Безумие, отсутствие творения» рассуждал, что придёт время, когда то, что ранее считалось безумием, станет ничем не примечательной обыденностью, а казавшееся за пределами нормального станет формировать культурный фон повседневности. Размышляя о том, что человек начинается с линии непреодолимого, Фуко, как и целая плеяда мыслителей ХХ века, представляли свободного человека как разорвавшего путы дисциплинарного угнетения и навязанных обществом социокультурных норм. Эмансипированный, аутентично экзистирующий индивид представлялся им персонажем, снявшим «оковы социума» и теперь реализующим себя как личный проект, вольно дрейфующим в стихии своих желаний. Такой субъект самостоятельно выбирает способы удовлетворения без принуждения со стороны внешних институций и больших идеологизированных нарративов. И вот мечты и пророчества интеллектуалов сбылись. Настало время беспредельщиков…
Гибкая идентичность после краха больших нарративов
Культура постмодерна, возникшая по мысли Жан-Франсуа Лиотара после кризиса легитимации больших нарративов, открыла портал с надписью «всё дозволено», поскольку не осталось того, что обеспечивало стройность смыслов и стабильность идентификаций для людей прошлых эпох. Тотальная изменчивость и неопределённость сделали культурное поле современности текучим потоком. В антропологическом измерении появилась гибкая идентичность, лишающая человека необходимости быть кем-то на всю жизнь. Как это было, например, в христианскую или советскую эпохи. Теперь у индивида появилась возможность менять не только идеологическую и ценностно-смысловую ориентацию, место жительства, профессию и гендер, но и сам образ жизни, хоть каждый день. Исчезновение понятных жизненных стратегий, обусловленных метанарративами прошлого, создало крайне неусточивую культурную среду, внутри которой размещаются сверхмобильные траектории самоидентификации.
Довольно часто этот сдвиг в сторону гибкости подаётся как логичное достижение индивидуалистической культуры или даже как естественное стремление человека к свободе. Однако ничего естественного в культуре не существует, всё в той или иной степени – работа смыслов, которые легко обращаются противоположным знаком. Там, где гибкость, там и бесхребетность, а «ничего не запрещено» неявно порождает «ничего не хочется». Люди во многом сформированы границами и запретами, часто даже не догадываясь о том, насколько сильно. Поэтому призыв освободить человечество от границ, мешающих флюидным трансформациям, кажутся несколько преждевременными, если только вы не адепт трансгуманистических верований, утверждающих, что человеку тесно в своём собственном теле и его ждёт иное радикально изменённое будущее.
Но что если философы, деятели культуры и просто популисты неверно трактовали тягу человека доходить до границ и переходить их? Ведь подобное стремление может означать не только внутренний порыв к абсолютной свободе, но и напротив – изматывающий поиск нерушимых границ, способных дать опору и победить тревогу неопределённости. И даже в тех случаях, когда границы морали, запрета или идеологического требования оказываются патологичными, вызывают страдание и бунт, психоанализ учит видеть не очевидный ответ («к чёрту границы!»), а вопрос о цене альтернатив. И так случается, что обычно есть очень много других вариантов, которые много хуже привычного и уже выносимого страдания.
Искусство слышать голоса
В Великобритании есть сообщество людей, слышащих голоса, которые защищают своё право не подвергаться психиатрическому лечению. Однако слышащие голоса отныне – это не определённая группа людей с особой симптоматикой. Теперь, по мысли психоаналитика Ренаты Салецл, умение слышать голоса становится особой формой новой экспертизы и востребованной услугой. Люди слышат голоса Вселенной или рынка, а те, кто преуспел в умении дешифровывать «особые сигналы мира», становятся экспертами, зарабатывающими большие деньги на консультациях и других инфопродуктах.
В прежние времена человек слышал голос Церкви, партии или легитимного вождя, и у него не возникало сомнения в том, что именно этот голос возвещает истину и направляет индивидуальную жизнь по верному пути. Постмодернистский крах метанарративов с сопровождающей его тотальной эпистемологической неуверенностью в отношении всякой достоверности создал новый культурный фон с многовариантностью интерпретаций, контекстов и повесток. Множество маленьких рассказов, на фоне утверждения свободной конкуренции в качестве преобладающей формы социально-экономической жизни, утвердили единую максиму «всё дозволено».
Каждый человек получил реальную возможность стать мерой всех вещей. Но оказалось, что бремя жизни наугад отличается от восторженной эйфории безграничной свободы. И вдохновенная речь Канта о том, что каждый станет начальником самому себе и будет мыслить самостоятельно, без опекунов и поводырей, не нашла отклика у широких масс. Вместо этого вернулась эпоха оголтелого мистицизма, проникающего в самые разные сегменты жизни. Подписки на модных инфлюенсеров, марафоны желаний с готовностью слышать Вселенную, а также рейтинговые агентства и финансовые консультанты в качестве новых шаманов, отбросили остатки рациональности на задворки истории. Мир текучей неопределённости XXI века по своему общему настроению превратился в галлюцинаторно-параноидальный бред шизофреника, который слышит голоса, спасается от пронизывающих его электрических лучей и видит то, чего не видят другие.
Нормализация галлюцинаторно-бредового восприятия жизни подтверждается высокими продажами инфопродуктов, делающих ставку на пристрастие к магическому мышлению у широких масс дезориентированных субъектов, склонных доверять чутью, судьбе, звёздам и правильно составленной карте желаний больше, чем науке, активно расколдовывающей окружающую действительность. Изгнание духовных сущностей и материализация мира, как показывает рынок «духовных услуг», не увенчались успехом. Более того, не только Вселенная вернула себе возможность говорить и обрела толпы любителей «слышать её голос», но и сам свободный рынок, вобравший в себя многообразие социокультурной жизни, превратился в полигон чудес, в аналог чёрной магии.
Предлагаемая в видеоигре «Hellblade: Senua’s Sacrifice» реальность уже не кажется фантастической аллюзией на опыт шизофрении, а скорее меткой метафорой жизни современного человека, на ощупь блуждающего в тумане собственных аффектов и тщетно пытающегося расслышать в шуме голосов ответ на вопрос о собственном смысле жизни, о том, как ему жить дальше. При этом голос – неуловимый объект, который больше не привязан к какому-то доброму или злому Большому Другому. Некого спрашивать, некого винить, не от кого ждать мудрости, остаётся только мучительно-натужная практика интерпретации фундаментально бессмысленного мира.
Все эти «голоса» – это знак того, что некогда расколдованный наукой мир вновь стали населять загадочные существа, и необходимы эзотерические способы общаться с ними через «новых слышащих». Так наступает эпоха, отбрасывающая нас к древним практикам интерпретации мира с драконами, шаманами, жрецами, загадочными числами и судьбой, определяемой по расположению звёзд. Сюрреализм, который мы заслужили.
Вся власть воображению?
Когда-то студенты, вышедшие на протесты в Париже мая 1968 года, избрали одним из девизов сюрреалистический лозунг: «Вся власть воображению». Теперь воображение стало основной стихией по ту сторону всяких символических границ, а продажа и потребление иллюзий – основным содержанием различных сегментов реальности. Мемкоины в криптоцифровом мире – яркий кейс, иллюстрирующий это.
Сегодня лозунги о воображении в духе «сделай невозможное возможным» и «все границы только у тебя в голове» – звучат не как попытка преодолевать стереотипы и изобретать уникальные решения, а как предложение переселиться в выдуманную реальность, со всеми очевидными последствиями для реальности материальной. Причём основная атака таких призывов идет на ту область, где мы действительно вынуждены смириться и принять мир таким каков он есть. В «Наготе» Агамбена это выражено предельно точно: «Сегодняшнего человека отделили от собственной неспособности, лишили представления о том, чего он может не делать, и в итоге он верит в своё всемогущество и повторяет радостное «Проще простого!» или безответственное «Будет сделано!», когда на самом деле он должен понять, что он каким-то непостижимым образом оказался во власти сил и процессов, контролировать которые он совершенно не в состоянии. Он слеп не к своим способностям, а к своим неспособностям, не к тому, что́ он может делать, а к тому, чего он не может делать или же чего он может не делать».
Тезис Агамбена следует заострить, ведь речь идёт не только о нашей неспособности влиять на политику или рынок. Лишая человека представления о своих ограничениях и неспособностях, первым делом его избавляют от самого сознания – той способности, что конституирует дистанцию к себе (что уже ограничение) и в силу этого позволяет хоть немного рационально регулировать мои отношения с миром. Тот, кто (верит, что) может всё что угодно – сам является идеальной вещью мира. Ведь субъектность достигается негацией, то есть через разрыв с объективным содержанием. Тот, кто подобную негацию перестаёт производить, может быть описан как вещь, неотделимая от мира, и если это мир капиталистических отношений, то такой человек целиком тождественен сумме этих отношений и транзакций (и никакого субъективного сальдо, тотальный ноль). Что уж говорить о моральной ценности поступков? Сегодня едва ли не каждый является носителем убеждения в том, что он точно относится к «хорошим людям». Но вместо практик добродетельной жизни такие субъекты оттачивают лишь одно мастерство – умение оправдывать себя/своих и столь же яростно критиковать и не прощать всех прочих.
Искреннее бессознательное незнание об ограничениях делает людей парадоксальными первертами-беспредельщиками, которые никакой трансгрессии не совершают. И всё, что они могут сказать в ответ на непредумышленное вторжение в жизнь других – это «а что такого?». Если перверт, выступая орудием Большого Другого, всё-таки что-то берёт и для себя – удовольствие, приостановку тревоги, то капиталистический первертный субъект с барского плеча миропорядка может получить лишь отсутствие рефлексии и с ней каких-либо вопросов и сомнений. Страдания такого субъекта не имеют законного места в общепринятой картине мира: представление о них распадается на запросы потребителя (признаётся содержательная нехватка, отрицается сам характер страдания) и неуловимую фрустрацию от всего и вся (страдание как данность субъективной реальности, без означающего, которое можно предъявить себе и другим).
От нормы к стигме, от стигмы к вненорме
Норма – это всегда попытка задать границы. Просто границы не обязательно незыблемые скрижали, основы основ или сакральные запреты. Нормы прописывают символические черты, проложенные поверх мира, чтобы сделать его более ясным для жизни людей. Границы нужны нам для субъективного картирования реальности, в том числе, чтобы знать риски актов «заплывания за буйки» и осознавать их необычность. Инсталляция подобного символического элемента в психику является необходимым условием для приостановки избытка воображаемого, которое и позволяет нам бредить. Слабость символического порядка в частном случае порождает бред, а иногда и развязывание психоза. В масштабах общества эта слабость оборачивается переизбытком воображаемого, выстраиванием нового порядка на основе бредовых метафор (вместо символических универсальных конвенций) и создания галлюцинаторной реальности.
Уже в ХХ веке норма стала тесно связываться с принуждением, символическим насилием, отказом от аутентичности и уникальности каждой человеческой экзистенции. Но уход от нормы не означает простого перехода к полной свободе самоопределения. Скорее неудовольствие от прежней нормы почти всегда обращается в требование нормы новой. Стигматизация прежней нормы только усиливает запрос на появление новой, для введения которой обычно используется отвлекающее шоу, обещающее отсутствие каких-либо ограничений и требований. Но на фоне деконструкции и критики не только прежних норм, но и самой идеи нормы, всё-таки для большинства выбор состоит в дилемме: не-норма или вне-норма? Или, если сразу подчеркнуть всю проблематичность такого выбора, то так: «не-норма как норма» или «отсутствие нормы как норма»?
Что происходит сегодня с теми, кто привык к стиранию и смещению границ на всех уровнях культуры? Прежде всего сам мир для них превращается в калейдоскоп отдельных событий, которые могут быть связаны только на субъективном уровне (как при просмотре роликов в Тик Токе). Как бы привлекательно ни звучало «человек – мера всех вещей», за подобный образ мироздания необходимо платить высокую цену: ничто больше не значимо само по себе. Следовательно, чем больше значимых вещей в этом мире вы хотите иметь, тем больше вы уподобляетесь атланту, который не расправил плечи, а, напротив, нагрузил себя необходимостью держать небосвод. Может быть поэтому многие носители дискурсов об этичности и борьбе за ценности перешли на какое-то истошное верещание. Ну что, атланты, небосвод не жмёт?
Более того, границы правильного, приличествующего и эстетичного стремительно исчезают, потому что для их функционирования нужна дистанция, а не нон-стоп трансляция воплей баньши в ухо. Человек с какими-то устойчивыми представлениями о нормах и правилах жизни становится столь же странным явлением, что и снеговик в пылающем аду. Комичный пример такого исчезновения ориентиров: молодой видеоблогер и предприниматель, хвалящийся тем, что он уже миллиардер, на фото демонстрирует татуировку на руке, на которой написан его бренд. Можно долго шутить на тему того, что «бренд» – это английское слово, означавшее тавро, клеймо, что ставится на скот. Но куда более смешно и одновременно шокирующе то, что у человека просто нет никаких границ: между бизнесом и личным, между медиаплощадкой и телом, между «работающими советами» маркетологов и собственным вкусом.
Не останавливайся, продолжай меняться постоянно!
Гераклит Эфесский описал реальность как подобие реки, в которую нельзя войти дважды. И эта метафора стала пророчеством в отношении нестабильной стихии хаоса тотальной конкуренции всех со всеми. Жизнь на высоких скоростях, стремление к чрезмерной роскоши или избыточному удовлетворению – в любых явлениях можно усмотреть акцент на трансгрессивной составляющей выхода за пределы в качестве единственной перспективы желанной жизни. Ускоряющийся достигатор, купающийся напоказ в роскоши блогер-инфлюенсер или модная селебрити с миллионами фанатов создают соблазняющие горизонты для непрерывных изменений с акцентом на возможности невозможного.
Некогда описанный постструктуралистами опыт радикальной трансгрессии в современную эпоху стал претендентом на безальтернативный способ формирования субъективности. Все призывы и рекомендации, начиная с выхода из зоны комфорта и заканчивая «добейся цели любой ценой», отсылают к состоянию предельного напряжения сил, полноте опыта и целого ряда жизненных проявлений с приставкой «гипер-». Избыточное удовлетворение, сверхусилие в реализации императива «ты сможешь!», демонстративное потребление, компульсивный трудоголизм ненормированного рабочего дня и одержимость повышением эффективности – эти и другие трансгрессивные состояния утверждают новые смысловые ориентиры нашего времени. Ориентиры, которые существуют прежде всего в пространстве реальности с размытым ощущением достаточности, неоправданности риска и беспокоящим вопросом здравого смысла «а оно мне надо вообще?».
Жизнь на пределе с регулярными попытками «выхода за» становится мейнстримом. Словно всех нас посадили на американские горки и предварительно обязали закинуться стимуляторами. Если эмоции, то обязательно захваченность аффектом; если цели, то только на грани несбыточной мечты; если труд, то с работой после работы; если свободное время для отдыха и досуга, то изнуряющее потребление с тягой к роскоши. Все эти практики предлагают и задают определённые траектории субъективации, в которых опыт самоподавляющего поведения, самоэксплуатации и расходования себя мимикрирует под «жизнь с безграничными возможностями». Короче, возможно всё, но не для всех, не всегда и ненадолго.
Жак Лакан пророчествовал о том, что капитализм поднимает с колен угнетённого пролетария до статуса свободного потребителя, но лишь для того, чтобы в погоне за избыточным потреблением он начал расходовать самого себя с неимоверным энтузиазмом, воображая, что его жизнь теперь может быть безграничным пространством для воплощения самых экстравагантных фантазий. Погоня за большим и вера в свои возможности оборачивается для наивного обывателя столкновением с невоображаемой реальностью, вполне реальными долгами и опустошенной психикой, в которой исчерпан запас внутренних ресурсов на годы вперёд (а ещё где-то надо взять деньги на психотерапевта). Путь к реализации фантазий и жизни на пределе оборачивается самопотреблением. Одержимый разыгравшейся фантазией субъект расходует самого себя, истощаясь и выгорая, но продолжает верить в то, что всё получится и невероятная жизнь с ним обязательно случится.
Эпоха выгорающих супергероев: прощай, трансгрессия!
Не жертвуйте своими критическими способностями ради людей у власти, какими бы замечательными они ни казались. Под личиной героя вы найдете человека, который совершает человеческие ошибки. Герои — это болезненно, супергерои — это катастрофа. Ошибки супергероев вовлекают слишком многих из нас в катастрофу.
Фрэнк Герберт. Происхождение «Дюны»
Мы не раз писали про власть новых героев инфлюенсеров-миллионников и достигаторов со сверхспособностями, которые демонстрируют своё избыточное наслаждение, стигматизируют обычную жизнь с простыми радостями и хлопотами, задавая «норму сверхчеловека» в качестве единственно возможного ориентира для саморазвития. Эпикурейский девиз «Довольствуйся малым» в текущих реалиях звучит как диагноз лузера с отсутствием амбиций и должной мотивации брать от жизни всё.
Стремление к роскоши стало новым императивом, воплощением приручённой трансгрессии. Опыт преодоления рамок и ограничений оказался зажатым в траекториях гиперпотребления и расширении возможностей повысить свой финансовый статус. Нарциссическое расширение в растущем количестве подписчиков стало символическим атрибутом такой трансгрессивности. Армия поклонников очередного инстаблогера, созерцающая его жизнь в переизбытке удовольствий, становится носителем опыта выхода за пределы всяких норм. Неожиданно вернувшаяся на бренную землю королева марафонов желаний с уголовным делом за неуплату налогов представляется каким-то нонсенсом в этой воображаемой гонке за новыми возможностями.
В сети можно наткнутся на ироничный ролик, где к парню в модном наряде от Balenciaga подходят другие люди и предлагают денег, на его попытки убедить их в том, что он, напротив, демонстрирует свой привилегированный статус и точно не относится к нуждающимся, жаждущие помочь недоумевают и описывают его внешний вид так, словно он надел на себя мусорный мешок и это единственное, что у него есть из одежды. Этот случай наглядно демонстрирует идею, которую некогда описал Умберто Эко в «Заметках на полях “Имени розы”», когда говорил о неизбежной исчерпанности репертуара выразительных средств модернистского искусства: «Авангард не останавливается: разрушает образ, отменяет образ, доходит до абстракции, до безобразности, до чистого холста, до дырки в холсте, до сожженного холста».
Если экстраполировать этот пассаж на наши рассуждения, то мы получаем выгоревшего супермена, который выдохся от сверхусилий и настойчивых попыток выйти из зоны комфорта/за пределы тела и разума. Принуждение к трансгрессии, ставшее новым императивом позднего капитализма, оборачивается растущей армией разочарованных в себе и жизни индивидов, бродящих по кабинетам психотерапевтов в тщетных попытках ответить на неверно заданный вопрос: «Что со мной не так?».
Эпоха снятых ограничений и отвергнутых границ, открывшая невероятные горизонты возможностей для новых беспредельщиков, оказалась эпохой выгорающих супергероев, пожинающих плоды сверхчеловеческих усилий по достижению обещанного экспертами из интернета счастья или успеха. Сгоревшие до тла, уставшие от жизни люди-тени бродят по лабиринтам цифровой реальности в попытках забыться и отвлечься от гнетущего экзистенциального вопрошания: «Что вообще вокруг происходит?». И самое парадоксальное, что идеология беспредельности становится новым конформизмом с характерной для любой массовой идеологией требовательностью к человеку быть приверженцем ненормального (или вненормального). Нам выпало бремя жизни наугад в эпоху безграничья и войны с пределами, но несмотря на то, что из каждого цифрового утюга мы слышим призывы к трансгрессивному переходу, остаётся открытым вопрос о том, нужно ли это на самом деле именно тебе и какова экзистенциальная плата за подобные эксперименты.