В одном из наиболее известных рассказов Хорхе Борхеса описывается творчество вымышленного писателя Пьера Менара, который воспроизвёл стиль и текст Сервантеса, но передавая через них мироощущение человека XX века. Если текст всё тот же, но смысл вложен другой, то плагиат ли это или оригинальное авторское произведение? В эссе на эту тему обвинительную речь держит Анастасия Семёнова.
«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Нет, не «Анна Каренина», Л.Н. Толстой – «Анна Каренина», А. А. Семёнова.
Я придумала. Я напишу слово в слово мировой шедевр, но вкладывая свой смысл в каждую его букву. А что, текст романа звучит сегодня более чем актуально – посмотрите статистику разводов или несчастных случаев на вокзалах. Всё будет дословно, но только от меня: я представлю себя в той эпохе, проведу часы за справочниками и досконально изучу быт 19 века. Я буду танцевать мазурку, придумывать промышленные нововведения, я буду зажмуриваться от фар надвигающегося локомотива. Я напишу «Анну Каренину» [1].
Прошу вас, не считайте меня сумасшедшей и не обвиняйте в неуважении к культурному наследию. Я просто пытаюсь повторить поступок Пьера Менара, героя Х. Л. Борхеса, который решил переписать великого «Дон Кихота» Сервантеса под своим авторством, но теми же словами. Неэтично? Некультурно? Невежливо, в конце концов? Эти вопросы могут, наверно, лишь разжечь азарт попробовать «повторить» великие шедевры.
И всё же – нет.
Если захочешь повторить опыт Пьера Менара, то наткнёшься на категоричное «нет» со стороны авторского права.
Позвольте же стать адвокатом Сервантеса – пусть великий писатель и не нуждается в таковом, я попробую ухватить лавры Плевако и произнести свою речь против нарушителя.
Фабула дела
А теперь я расскажу об одном его безвестном труде, поистине героическом и не имеющем себе равных. И — о скудость человеческих возможностей! — оставшемся незаконченным. Это творение, возможно даже величайшее творение нашего времени, включает в себя девятую и тридцать восьмую главы из первой части Дон Кихота, а также фрагмент главы двадцать второй.
(…)
Он хотел сотворить вовсе не иного Дон Кихота — что совсем нетрудно, а именно Дон Кихота. Было бы излишним добавлять, что его цель состояла вовсе не в механистическом переложении оригинала и не в его копировании. Его достойное восхищения намерения состояло в воссоздании страниц, совпадавших — слово в слово, строчка в строчку — со страницами Мигеля Сервантеса.
(…)
Тексты Сервантеса и Менара словарно идентичны, но второй почти бесконечно более богат. (Более двусмыслен, сказали бы его недоброжелатели; но двусмысленность – это богатство.)
Сопоставлять Дон Кихота Менара с романом Сервантеса – значит делать для себя открытия. Последний, например, пишет («Дон Кихот», часть первая, глава девятая): «…Истина, мать коей – история, соперница времени, хранительница содеянного, свидетельница прошедшего, поучательница и советчица настоящего, провозвестница будущего». Составленное в семнадцатом столетии, составленное «непросвещенным гением» Сервантеса, это перечисление – лишь риторическая похвала истории. Менар же, напротив, пишет:
«…Истина, мать коей – история, соперница времени, хранительница содеянного, свидетельница прошедшего, поучательница и советчица настоящего, провозвестница будущего».
История – мать истины. Поразительный вывод. Менар, современник Уильяма Джеймса, определяет историю не как ключ к пониманию реальности, а только как её истоки. Историческая правда для Менара – не то, что произошло, а то, что мы считаем происшедшим.
Финальные дефиниции – «поучательница и советчица настоящего, провозвестница будущего» – откровенно прагматичны.
(Борхес. «Пьер Менар, автор Дон Кихота»)
Что ж, материала для иска предостаточно. Приступим, господа.
…
Некоторые технические моменты.
Прошу учесть: для простоты изучения моей исторической гипотезы выбрано российское процессуальное и материальное право – да простит меня уважаемый Дон Мигель, но мы бы всё равно не смогли подать иск по месту жительства ответчика или месту возникновения прав (хотя бы потому, что мы в принципе не можем подать этот иск ввиду смерти потенциального истца и нереальности потенциального ответчика: иск к персонажу книги возможен только в фантазии, а в них оспаривать юрисдикцию и компетенцию суда точно некому).
Что же, да будет так – всем встать, суд идёт.
1. Факты дела. Сверить расписание поездов
Начинать судебную речь стоит с фактических обстоятельств дела.
Итак, иностранный гражданин Менар, Пьер, родился в г. Ним. Увлекался теорией литературы, философией, поэзией и шахматами. Водил знакомства в богемных кругах и, судя по всему, слыл приятным собеседником. Как можете видеть, уважаемый суд, занятия этого человека не содержали в себе ничего противозаконного – до поры до времени. Возомнив, что слово полностью подвластно ему, он посягнул на святое – на роман «Дон Кихот» моего клиента.
Эта работа не нуждается в представлении. «Дон Кихот» стал не только знаковым произведением Сервантеса – он стал символом Испании. Кто ещё, кроме Рыцаря печального образа и его верного оруженосца представляется нам при мысли о бескрайних равнинах Кастилии-Ла-Манчи? Кто ещё, кроме прекрасной Дульсинеи, служит истинным воплощением воспеваемой в мечтах дамы сердца?
Вставим ремаркой: господин Менар опрометчиво считал «Дон Кихота» романом, без которого он может представить себе литературу – романом «возможным», но не «неизбежным» [2]. Подобное высокомерное отношение уже говорит о многом – хотя бы к тому, что он считал себя вправе приписать этот гениальный текст себе абсолютно без всякого зазрения совести.
Но вернемся к предмету нашего дела – я вижу, вы хотели меня остановить, уважаемый суд. Вопрос настоящего слушания, конечно, не столько репутация моего клиента (соответствующий иск от нас уже подан), а нарушение его авторских прав. Да – вопиющее, ужасающее нарушение, которое представляет из себя полное, дословное и точное копирование произведения моего клиента.
В качестве оправдания сего безумного преступления – да, я специально использую здесь это слово в обход юридическим дефинициям [3] – ответчик указывает, что хотел вложить в те же слова – слова моего клиента – свои собственные мысли. Его утверждение, будто те же слова, написанные сегодня, могут иметь другой смысл – не более чем постмодернистский бред. Господин Менар, как говорится, позвольте бесплатный совет: если вы сомневаетесь в законности своих действий, проконсультируйтесь сначала с юристом. Ибо то, что сделали Вы, неприемлемо с точки зрения права: охраняется именно объективная форма выражения произведения, а не заложенные в нём «синие занавески».
2. Правовое обоснование. Правила рыцарского турнира
Только автору принадлежат бессрочные права на имя и неприкосновенность произведения, согласно 1266 и 1267 статей Гражданского Кодекса (подробнее — разворачивающаяся ссылка: На основании п. 2 ст. 1255 ГК РФ автору произведения принадлежат права авторства, право автора на имя и право на неприкосновенность произведения.
Согласно п. 1 ст. 1267 ГК РФ авторство, имя автора и неприкосновенность произведения охраняются бессрочно.
По правилам п. 2 ст. 1266 ГК РФ извращение, искажение или иное изменение произведения, порочащие честь, достоинство или деловую репутацию автора, равно как и посягательство на такие действия, дают автору право требовать защиты его чести, достоинства или деловой репутации. В этих случаях по требованию заинтересованных лиц допускается защита чести и достоинства автора и после его смерти [4]).
В принципе, для начала хватит. Как видите, уважаемый суд, упомянутые статьи обеспечивают надёжную охрану произведения от присвоения его авторства или текста другим лицом – причём охрану вечную. Более того, смею уверить вас, что везде (в странах Бернской конвенции, во всяком случае, точно) эти права гарантированы автору даже после его смерти, ибо имя и репутация автора вечны.
Эти права – то святое и непреложное, что есть в авторском праве, тот фундамент, на котором оно стоит. То, к чему искусство, юридическая наука и правоприменительная практика шли веками – неотъемлемая, неотчуждаемая связь личности автора и его произведения. Оправдывая эти безграничные привилегии, Фихте говорил бы о роли личности в произведении, Дидро назвал бы его продуктом ума, образования, исследований, усилий и времени [5]. Гражданский кодекс говорит менее поэтично: нарушение личных неимущественных прав. Убери их – и авторское право рухнет как карточный домик.
3. Дуализм авторского права. Снаружи – мельница, внутри – великан.
Нет, это вовсе не Янус. Это, если хотите, скорее коробка и конфеты внутри: сначала ты видишь только упаковку, и, не зная, что в ней, выбираешь по внешнему виду. Даже в двух совершенно разных коробках могут быть те же самые конфеты, но ты всё равно проведёшь несколько минут в размышлениях о том, какую взять. Или торты – разный декор при одной и той же начинке.
Нет, уважаемый суд, я не хочу есть. Я просто хочу наглядно показать, что мы – до тех пор, пока не откроем крышку искусствоведческой науки – судим по коробке, и это не оскорбление. Право не оценивает художественную ценность – парадоксально, но не имеет на это права. Так что вкус десертов искусства оставим настоящим gourmets, а сами займемся тем, что для каждого понятно сразу – упаковкой.
Банальный пример: мы сразу отличим один «Завтрак на траве» от другого, хоть в них заложен тот же сюжет. Разве они похожи? Ничуть. Но разная объективная форма выражения той же идеи не позволяет нам допускать ни мысли о возможном – страшно подумать! – плагиате их авторов.
Согласно п. 3 ст. 1259 ГК РФ авторские права распространяются как на обнародованные, так и на необнародованные произведения, выраженные в какой-либо объективной форме.
Об этом один из первых заговорил Кант, разделяя книгу-носителя информации (opus mechanicum) и заключенную в ней пламенную речь автора [6] – живой огонь в стекле фонаря. Фихте довёл эту мысль до базиса современного авторского права: дуализм идеи и формы её воплощения. Идея не охраняется никогда; охране подлежит только то, в каком виде эта идея представлена. Гражданский кодекс считает охраняемым произведением только то, что можно реально увидеть, прочитать, потрогать. Произведение – это не идея, а то, в каком виде автор её преподнес. Когда дело доходит до оценки мысли, всё по-любому превращается в ожившую книгу Оруэлла: Мыслепреступление не влечёт за собой смерть: мыслепреступление ЕСТЬ смерть [7].
Если мы начнём охранять идеи, умрёт и авторское право – авторское право как стимул творчества: как сказать уже сказанное совершенно по-другому?
Конечно, господин Менар, вы предпримете последнюю попытку оправдать себя – я ждала её. Вы попытаетесь возразить моим аргументам ссылкой на самого Борхеса с его 4 сюжетами. Да, Вы, в определенной степени, правы: под солнцем ничего не ново. Но только ошибаетесь Вы в одном – Борхес говорил о тождественности идей и сам приводил примеры их разного воплощения (подвиги Ясона и Геракла, в поисках различных чудесных предметов). Вы же поступаете ровно наоборот, пытаясь в ту же форму вложить другую (или ту же самую?) мысль.
Мы не можем читать Ваши мысли, господин Менар, как и не можем читать мысли любого автора. Мы воспринимаем искусство так, как оно отражено в физическом мире, додумываем, спорим, строим догадки – наверно, оно этим и прекрасно, что даёт свободу интерпретации?
Мы – дети, выбирающие в магазине конфеты из-за красивой упаковки: мы с радостью купим новую, даже если конфеты по сути будут такие же. Всё в мире уже придумано до нас, и авторское право знает это – ты получишь эти необъятные привилегии автора, если сможешь придумать новую упаковку к тем же конфетам. И тогда «Барышня-крестьянка» станет новой «Собакой на сене», а Илья Муромец найдёт своего двойника в лице Сида – не Баррета, символа неумолимо меняющего нас времени у Стоппарда [8], но Кампеадора – героя, освобождающего родную Испанию от мавров [9]. О милый Сид, мы пойдем за тобой биться с врагом насмерть во славу нашей великой Родины! – не такие ли слова мог говорить древний сказитель под звуки баяна на бескрайних просторах Среднерусской возвышенности?
И пусть и в жизни, и в пьесах Стоппарда, меняется время, меняемся мы, но неизменными остаются сюжеты – сколько раз уже повторялась «Пражская весна»? Сколько ещё раз очередной Сид встанет на защиту родной страны? Но Сид и мавры останутся в знаменитой chanson de geste. Пересекая границы – и литературные, и географические, и исторические – он сменит жаркую Кастилию на прохладу Мурома, а острое копьё на тяжелую булаву. А если нет, то тогда условия авторского права не будут выполнены – тот же сюжет в той же форме будет противоречить его требованиям.
И тогда четыре сюжета сольются в один – сюжет правонарушения. Который, как показывает практика, несчастлив каждый по-своему.
4. Вероятность текстуальной омонимии. Перечитывая рыцарские романы
Наша память – штука странная и никогда не оправдывающая себя. Иногда тебе кажется, что ты видишь это впервые, хотя знаком с этим сто лет. Иногда что-то верится на языке, но никак не приходит в виде слов. Иногда мы уверены, что где-то уже слышали это.
Это – и текущие события, и общая историко-культурная база. Если ты живёшь во времена Великих географических открытий, то ты неизбежно представляешь себя на убегающей вдали линии горизонта – и не один, не два и не три художника начинают использовать перспективу в своих работах. Когда вокруг ревут ракеты, мысль о внеземных цивилизациях становится всё более очевидной и настойчивой.
Что-то витает в воздухе, что-то в определённый период волнует умы, что-то становится той идеей, которая, выражаясь словами ответчика, неизбежна – а вы думаете, музы не читают новости? Был ли на самом деле неизбежным в 1605 году роман про рыцарей? Был ли он неизбежен в 1939? Если ты слепой грек, живущий на рассвете цивилизации, то чтобы ты ни писал, окажется в итоге «Илиадой».
Идеи не берутся из пустоты, но находят своё воплощение через личное восприятие окружающего мира автора. У. Эко писал о том, что, открывая новую книгу, мы можем сказать, что уже прочитали её – мы видели эти идеи в тысяче других, которые возникли из неё или из которых возникла она.
Когда речь идёт о влиянии автора А на автора В и наоборот, возможны две ситуации:
(1) А и В были современниками. Например, мы можем озаботиться вопросом: имело ли место какое-либо взаимовлияние между Прустом и Джойсом? Нет. Писатели встретились всего раз в жизни, и каждый сказал про другого что-то вроде: “Какой неприятный тип, я ничего или почти ничего не читал из его произведений”.
(2) А предшествует В хронологически. Как раз этот вариант обсуждался на конференции. Но в таком случае мы можем говорить только о влиянии А на В.
Несмотря на всё это, нельзя говорить о взаимовлияниях в литературе, философии, даже в научных исследованиях, не поставив на вершину треугольника некий X. Можем ли мы назвать этот Х культурой, цепочкой предыдущих влияний? В соответствии с темой наших последних дискуссий назовем его мировой энциклопедией. Учитывать этот Х следует всегда, и особенно в случае Борхеса, который, как и Джойс, пусть и иным способом, использовал в качестве инструмента игры мировую культуру.
Отношения авторов А и В бывают устроены по-разному: (1) В находит нечто интересное в произведениях А, не зная, что это часть Х; (2) В находит нечто интересное в произведениях А и через творчество последнего приходит к Х; (3) В обращается к Х и только потом замечает, что то же самое было и у А.»
(У. Эко. «Борхес и мой страх влияния»)
Возможно, если вы захотите написать рыцарский роман, в вашей памяти безотчетно всплывает «Тристан и Изольда», но вы можете и не осознать это – как не осознавал, возможно, и сам Эко, когда писал «Имя розы» [10].
Риск плагиата? А кто сказал, что можно выпить шампанское без риска?
Никто не гарантирует брызги на пьедестале вместо последнего места в заезде – попробуй докажи, что копирование было случайным! Будь мы в американском суде (представьте чёрные мантии, серьёзные лица, дубовую отделку и шпиль флага), я бы процитировала судью Хэнда: “It is no excuse that our memory has played a trick» [11], и мне бы аплодировал весь зал. Это – ключевой прецедент доктрины subconscious copying, которая определяет условия, при которых случайное воспоминание переходит в категорию нарушения.
Песня «Dardanella» пользовалась огромной популярностью в США вплоть до 1920-х годов. И стала увековечена в судебном решении, когда её правообладатель обвинил автора композиции «Kalua» в нарушении авторского права. Ответчик утверждал, что никогда не слышал «Dardanella», в ответ на что судьей и была сказана та самая фраза.
Дело Granite Music Corp. v. United Artists Corp., 532 F.2d 718, 721 (9th Cir. 1976) внесло уточнения: если истец обосновал наличие доступа к своей работе и явное сходство, бремя доказывания отсутствия копирования смещалось на ответчика. Доказывание создания работы полностью независимо (то есть без малейшей возможности узнать о работе истца) служит absolute defense ответчику [12] – но как это доказать, если, по Эко, мы уже прочитали обо всем?
Ответ – в той самой «объективной форме». История странствующего рыцаря, рассказанная своими словами – объект авторского права. Та же история слово в слово Сервантеса – правонарушение. Ст. 1255, 1266 и 1267 ГК РФ. Копируя verbatim произведение моего клиента, гражданин Менар нарушил его права на авторство и на указание имя автора – он присвоил себе его текст и опубликовал под своим именем. Даже если мы отбросим чувства и превратимся в законченных позитивистов, мы не сможем найти оправданий этому поступку – их попросту нет.
Уважаемый суд! Мне кажется, здесь всё более чем очевидно. Действия ответчика немыслимо оскорбительны и унизительны в отношении гения моего клиента. На основании вышесказанного, прошу признать гражданина Пьера Менара виновным в нарушении авторских прав моего клиента. Справедливость должна восторжествовать.
…
Конечно же, суд вынесет решение в пользу моего клиента – могу же я, в конце концов, хоть в мечтах представить себя самым лучшим юристом, пламенным глаголом рушащим стройную линию защиты оппонента. Ну, конечно, помимо того, что позиция идеально подкреплена аргументацией и призывает прекратить вопиющее нарушение основ авторского права.
Конечно же, ничего этого не будет.
Сервантес давно уже мёртв, следовательно, вся моя речь не имеет смысла.
Но живо право. Во всяком случае, в это очень хочется верить.
[1] Попытка спародировать как, по описанию Борхеса, его персонаж готовился к написанию «Дон Кихота». У Борхеса: «Его изначальный метод был относительно прост. Изучить испанский язык, вновь проникнуться католической верой, воевать с маврами или с турками, позабыть европейскую историю с 1602 по 1918 год, стать Мигелем Сервантесом». [2] Попробуем восстановить честное имя героя Борхеса – перед этим он говорит фразу: «Я, разумеется, говорю лишь о своем восприятии, а не об исторической значимости произведений». [3] Нарушение норм гражданского права (а таким и является нарушение личных неимущественных прав) называется правонарушением, а слово «преступление» используется в строго юридическом смысле только при описании деяний, запрещенных уголовным правом. В данном случае – подчёркивание «особо тяжкого» характера совершенного и демонстрация эмоций автора. [4] Гражданский кодекс РФ, часть четвертая. [5] Diderot D. Letter on the book trade [6] Кант И. Сочинения. В 6 т. – Т. 4. – Ч. 2. – М.: Мысль, 1965. [7] Оруэлл Дж. 1984 [8] Stoppard, T. Here’s Looking at You, Syd. Vanity Fair, 2007 — https://www.vanityfair.com/news/2007/11/stoppard200711 [9] «Песнь о моем Сиде», классика испанской литературы – повествование об освобождении Испании от мавров [10] «Некоторые отсылки казались сомнительными, так как я абсолютно не был знаком с их источником. Некоторые меня удивляли, но выглядели убедительно, как в случае с “Именем розы”, где Джорджо Челли обнаружил влияние исторических романов Дмитрия Мережковского – и я должен признать, что читал их в двенадцатилетнем возрасте, хотя в то время, когда писал роман, об этом совсем позабыл» — там же. [11] Fred Fisher, Inc. v. Dillingham 298 F. 145 (S.D.N.Y. 1924) [12] Three Boys Music Corp. v. Bolton 212 F.3d 477 (9th Cir. 2000)